Готорн алая буква читать: Читать бесплатно электронную книгу Алая буква (The Scarlet Letter). Натаниель Готорн онлайн. Скачать в FB2, EPUB, MOBI

Натаниэль Готорн «Алая буква»

«А» — значит adulteress.

В замечательном психологическом романе «Алая буква» поднимаются вопросы совести и нравственности, а фоном для них служит трагедия двух человек, тонущих в болоте общественной системы, особенность которой состоит в таких принципах существования: «хочешь жить – утопи соседа» и «притворство – путь к спасению».

Внутренняя сила главной героини Гестер, обреченной на позор и одиночество, противопоставляются паническому страху мужчины (священника Димсдейла), такому сильному страху огласки, что он парализует волю, а муки совести, подкрепляемые природной мягкостью героя, постепенно выжигают в нем жизнь. Но все же ему удается совершить после долгих душевных страданий личный подвиг – победить собственную трусость и всенародно покаяться, и кто знает, возможно, он и смог искупить грех через раскаяние и принятые страдания, отчасти сумел стереть пятно вины перед своей дочерью и её матерью. В то же время символизирующая бесчестье алая буква на груди Гестер, не уничтожает её, а лишь закаляет в борьбе за существование, раскрывает её душевную красоту, позволяет преодолеть поругание с достоинством и нести добро нуждающимся. Колоритен и образ мужа героини, Чиллингуорса, – фанатичного, идущего напролом к своей цели, мстительного эгоистичного садиста, от которого попахивает дьявольщинкой-маньячеством.

Образы героев великолепны, прекрасно показаны в книге непростые человеческие взаимоотношения и конфликт личности с социумом. Отраженная автором мрачная атмосфера пуританства и моральной испорченности общества передает реалии суровой действительности американской протестантской общины середины 17 века. А фантастические элементы вроде самопроявления на груди грешника порочащего знака, полыхающих знамений в ночном небе, бесед с призраками и ведьмой, лишь подчеркивают дидактичность и аллегоричность романа.

И именно эти мрачность, дидактичность и аллегоричность скорее всего и оттолкнут от романа многих читателей, впрочем, как и вводная глава «Таможня», способная спугнуть любого упрямца длительными рассуждениями и экскурсами в жизненный путь самого Готорна. А жаль, книга стоит того, чтобы быть прочитанной.

P.S. Перевод тандема Емельянниковой и Фельдман-Линецкой чудо, как хорош!

Натаниэль Готорн. Критика. Анализ романа «Алая буква» Н. Готорна

Г.И. Гридина

Творчество американского романтика Натаниэля Готорна — явление значительное и сложное. Большинство исследователей видят в Готорне основоположника американской национальной литературы, чьи традиции восприняли писатели XX в.: Г. Джеймс, Э. Уортон, У. Фолкнер. Вместе с тем, суждения ученых о мировоззренческих позициях Готорна часто противоречивы и неопределенны: пуританин и язвительный критик пуританизма, друг Эмерсона, Торо, Олькотта, решительно отвергавший трансцендентализм, участник эксперимента Брук Фарм, с глубоким пессимизмом оценивавший утопические идеи колонистов.

Некоторые американские ученые склонны ограничивать содержание произведений Готорна психологическим анализом темных сторон человеческой души, проблематику единственной проблемой влияния зла на душу человека; представляют творчество писателя далеким от проблем действительной жизни и совершенно изолированным от каких-либо влияний европейской или современной ему американской мысли. Этот взгляд на творчество Готорна может быть объяснен отчасти стремлением романтизировать личность писателя, свойственным многим американским литературоведам, отчасти невниманием к специфике творческого метода Готорна.

Этическое осмысление проблем общественной жизни — характерная черта культуры новоанглийского Возрождения, равно свойственная как писателям — Готорну, Мелвиллу, так и философам — Чаннингу, Эмерсону, Торо, объясняющим «эстетические, интеллектуальные и даже политические и экономические стороны человеческого существования категориями этики».

Сам писатель в предисловии к новелле «Дочь Рапачини» (сб. «Отшельник из старой усадьбы», 1846) подчеркивал свою «глубоко укоренившуюся любовь к аллегориям», которые придают образам «сходство с теми фигурами и пейзажами, которые возникают иногда в рисунке облаков».

Повествовательная структура лучшего, по мнению исследователей, романа Готорна «Алая буква», представляет собой гармоничный комплекс символических образов. Природой символа, его многозначительностью и возможностью ассоциативных связей обусловлено то поразительное многообразие интерпретаций, какое допускает роман. Глубина символического подтекста позволяет прочитать «Алую букву» как исторический роман о становлении новой нации, психологический роман, исследующий влияние чувства вины на душу человека, роман о любви.

Один из основных компонентов символической структуры «Алой буквы» — образ солнечного света. Солнечный свет лейтмотивом пронизывает творчество Готорна. Он возникает в этико-философских новеллах первого сборника писателя «Дважды рассказанные истории» (1837). Образ света уже в них противопоставляется пороку: корысти, предательству, тайному греху, жестокому фанатизму. В романах 50-х гг. «Алая буква» (1850), «Дом о семи фронтонах» (1851) воплощением этого начала является символический образ солнечного света, чье значение неразрывно связано с нравственной проблематикой. Исследование содержательной стороны образа солнечного света в романе «Алая буква» позволит, на наш взгляд, выявить некоторые особенности этического идеала писателя.

Контраст света и тени намечен в символико-философском вступлений к роману, главе «Двери тюрьмы». В противопоставлении «черного цветка цивилизации», «старого, как само преступление», здания пуританской тюрьмы и цветущего розового куста у его порога определяется основной мотив повествования — противопоставленность мрачной тени пуританских нравственных догм и света «милосердия, которым исполнено всеобъемлющее сердце природы», пуританской Новой Англии и мечты о «ином, прекрасном и одухотворенном» будущем.

Мотив солнечного света возникает впервые в главе «Рыночная площадь» и развивается на протяжении второй и третьей глав, изображающих, публичное осуждение Эстер Прин, героини романа, родившей незаконного ребенка и обреченной по приговору суда, всю жизнь носить на груди алую букву «А» (начальную букву слова «адьюлтересс» — «прелюбодейка»). Алая буква, воплощающая суровый и беспощадный дух пуританской законности, «отторгнув Эстер Прин от остальных людей», замыкает ее в «непреступном кругу одиночества». Солнце же равно освещает и осужденную, и тех, кто судит ее. Солнечный свет озаряет «могучие плечи, пышные формы и круглые, цветущие щеки» женщин, присутствующих при наказании Эстер, солнечные лучи искрятся в густых и блестящих волосах героини, и глаза священника Уилсона, обращающегося к толпе с проповедью о пагубности греха, «щурятся от ослепительного солнца совершенно так же, как глаза ребенка Эстер». Так в первых главах возникает связанный с образом алой буквы мотив одиночества, отчужденности и, воплощенный в образе солнечного света, «который сиял равно для всех», мотив единства людей.

Алый знак отверженности и одиночества Эстер вместе с тем является символом тайного «братства во грехе», выражением основного тезиса пуританизма — греховности всех перед богом, равенства всех во грехе. Алая буква наделяет Эстер способностью «угадывать, благодаря внутреннему сродству, тайный грех в сердцах других людей», открывая, что «внешнее обличье чистоты может лгать, что если бы удалось узнать правду, алая буква запылала бы на груди многих, а не одной только Эстер Прин».

Священник Димсдейл, отец ребенка Эстер, виновный в нарушении морального закона и скрывающий свою вину, не подвергнут осуждению, но «бремя преступления и страдания тесно породнило его со всем грешным братством людей». Это тайное «братство во грехе» не исключает одиночества и разобщенности. Скрываемая вина заставляет Димсдейла скрывать собственные страдания, потому его изоляция более глубока и страшна, чем одиночество Эстер. Солнечный свет, играющий на алой букве Эстер, символизирует явный грех. Осужденный, но дающий право на открытое страдание и сострадание, которое Эстер находит в «большом и горячем сердце народа». Свет солнца, сияющий «равно для всех», как выражение единства людей, основанного на любви и сострадании, противопоставлен тайному грешному братству пуритан.

Подчеркнута темная фигура безжалостного и непрощающего Роджера Чиллингуорса, мужа Эстер, посвятившего жизнь изощренной мести священнику, неразрывно связанного с ним чувством взаимной ненависти, — законченное выражение трагического одиночества Димсдейла, причастного к мрачному пуританскому «братству во грехе», но отринутого от истинного братства.

Чиллингуорсу, олицетворяющему фанатическую нетерпимость пуританских нравственных догм, исключающих милосердие, противопоставлен неотделимый от Эстер солнечный образ ее дочери — Перл. Развитие темы солнечного света связано с этим двойственным образом. Перл — «прямое следствие вины, заклейменной людьми», постоянное напоминание о грехе матери и «ее единственное сокровище», она — «алая буква, наделенная жизнью», пылающая тем же огнем, что знак на груди Эстер, символ наказания и отверженности, и в то же время, «ребенок, который должен был соединить мать со всеми живыми людьми и их потомками».

Включение солнечного света в структуру образа Перл происходит одновременно с развитием ее двойственного образа. Автор сравнивает яркую красоту дочери Эстер с сиянием света: «Так ослепительна была красота девочки, что, казалось, вокруг нее на темном полу домика ложится сверкающий круг», уподобляет изменчивость ее настроения игре северного сияния, подчеркивает контрасты «черной тени и нестерпимой яркости» в ее характере.

Но поначалу эта «нестерпимая яркость» напоминает лишь сверкающий знак Эстер, а сама Перл являет собой «следствие и воплощение греха», «алую букву, но в иной форме». Связь солнца и Перл возникает вместе с развитием другой грани контрастного образа — «ребенка, который должен был навеки соединить мать со всеми живыми людьми и их потомками». Соотнесенность солнечного света и Перл возникает как стремление ее к солнечному свету: восхищенная блеском искрящегося на фасаде дома губернатора солнца, она требует, «чтобы со стены сняли весь солнечный свет и отдали ей поиграть». Далее эта связь становится более отчетливой: среди залитого солнечным светом холла в губернаторском доме Перл кажется существом, родственным солнечным лучам. «Я видел такие фигурки, — утверждает священник Уилсон, — когда солнечные лучи проникали сквозь цветные оконные стекла, и на пол ложились золотые и пурпурные пятна». Слияние солнечного света и образа Перл происходит в 16 главе («Прогулка в лесу»). Перл удается «поймать», «словно привлеченный к ней симпатией», солнечный луч, неуловимо скользящий «среди нахмуренной мрачности дня и леса».

Одновременно со слиянием образа Перл и солнечного света возникает соотнесенность Перл и розы, растущей у порога тюрьмы. Священник Уилсон, впервые увидев Перл, называет ее «красной розой», сама Перл на вопрос священника о том, кто ее создал, отвечает, что мать нашла ее в розовом кусте у дверей тюрьмы. Противопоставленность в первой главе розы и «черного цветка» пуританизма, тюрьмы, здесь осмысляется как «проистекающая от нарушенного закона» свобода Перл от нравственных догм. Перл кажется жителям пуританской общины существом, отличным от всех, созданным «из нового, иного материала, чем остальные люди». В то же время природа, «старый лес и дикие существа, вскормленные им», признают родственную душу в Перл, «которая не считается ни с какими человеческими обычаями и взглядами, правильными или неправильными».

Перл — «живая алая роза», освещенная солнцем, материальное воплощение явной, нескрываемой вины, и в то же время — излучающая солнечный свет роза, древний символ любви, «которая… всегда так пронизывает сердце солнечным сиянием, что оно невольно выплескивает часть его в окружающий мир», олицетворение «милосердия, которым исполнено всеобъемлющее сердце природы» и свободы от законов пуританизма.

Солнечный свет, переплетаясь с символикой алого знака и розы, воплощает естественный закон свободного от пуританской нетерпимости братства людей, основанного на любви и сострадании, в нем автор находит естественную основу гармонии человека и общества, поиски которой были ведущей проблемой философии новоанглийского Возрождения.

Л-ра: Структура литературного произведения. – Владивосток, 1983. – С. 130-135.

Биография

Произведения

Критика

Ключевые слова: Натаниэль Готорн,Nathaniel Hawthorne,«Алая буква»,критика на творчество Натаниэля Готорна,критика на произведения Натаниэля Готорна,скачать критику,скачать бесплатно,американская литература 19 в.,американский романтизм

Онлайн книга Алая буква (сборник). Алая буква (Натаниель Готорн, 1850,1851)

Примечание редактора

«Алая буква» появилась, когда Натаниэлю Готорну уже исполнилось сорок шесть, а его писательский опыт насчитывал двадцать четыре года. Он родился в Салеме, штат Массачусетс, 4 июля 1804 года, в семье морского капитана. В родном городе он вел скромную и крайне монотонную жизнь, создав лишь несколько художественных произведений, отнюдь не чуждых его мрачному созерцательному темпераменту. Те же цвета и оттенки чудесно отражены в его «Дважды рассказанных историях» и других рассказах времен начала его первого литературного периода. Даже дни, проведенные в колледже Боудин, не смогли пробиться сквозь покров его нелюдимости; но под этим фасадом его будущий талант к обожествлению мужчин и женщин развивался с невообразимой точностью и тонкостью. Для полного эффекта восприятия «Алую букву», говорящую столь много об уникальном искусстве воображения, сколь только можно почерпнуть из его величайшего достижения, следует рассматривать наряду с другими произведениями автора. В год публикации романа он начал работу над «Домом с семью шпилями», более поздним произведением, трагической прозой о пуританской американской общине, такой, какой он ее знал, – лишенной искусства и радости жизни, «жаждущей символов», как охарактеризовал ее Эмерсон. Натаниэль Готорн умер в Плимуте, штат Нью-Хэмпшир, 18 мая 1864 года.

Далее следует список его романов, рассказов и других работ:

«Фэншо», издан анонимно в 1826; «Дважды рассказанные истории», I том, 1837; II том, 1842; «Дедушкино кресло» (История Америки для юных), 1845; «Знаменитые старики» (Дедушкино кресло), 1841; «Дерево свободы: последние слова из дедушкиного кресла», 1842; «Биографические рассказы для детей», 1842; «Мхи старой усадьбы», 1846; «Алая буква», 1850; «Правдивые исторические и биографические рассказы» (Полная история дедушкиного кресла), 1851; «Книга чудес для девочек и мальчиков», 1851; «Снегурочка и другие дважды рассказанные рассказы», 1851; «Блитдейл», 1852; «Жизнь Франклина Пирса», 1852; «Тэнглвудские рассказы» (2-й том «Книги чудес»), 1853; «Ручеек из городского насоса», с примечаниями Тельбы, 1857; «Мраморный фавн или роман Монте Бени» (4-я редакция) (в Англии публиковался под названием «Преображение»), 1860; «Наш старый дом», 1863; «Роман Долливера» (1 часть опубликована в журнале «Этлэнтик Маунсли»), 1864; в 3-х частях, 1876; «Анютины глазки», фрагмент, последняя литературная попытка Готорна, 1864; «Американские записные книжки», 1868; «Английские записные книжки», под редакцией Софии Готорн, 1870; Французские и итальянские записные книжки, 1871; «Септимус Фэлтон, или эликсир жизни» (из журнала «Этлэнтик Маунсли»), 1872; «Тайна доктора Гримшоу» с предисловием и примечаниями Джулиана Готорна, 1882.

«Рассказы Белых Холмов, Легенды Новой Англии, Легенды губернаторского дома», 1877, сборник рассказов, ранее напечатанных в книгах «Дважды рассказанные истории» и «Мхи старой усадьбы», «Зарисовки и исследования», 1883.

Готорн много издавался в журналах, и большинство его рассказов сначала выходили в периодических изданиях, в основном в «Зэ Токен», 1831–1838; «Нью Ингланд Мэгэзин», 1834, 1835; «Кникербокер», 1837–1839; «Демэкретик Ревью», 1838–1846; «Этлэнтик Маунсли», 1860–1872 (сцены из «Романа Долливера», «Септимуса Фэлтона» и отрывки из записных книжек Готорна).

Сочинения: в 24-х томах, 1879; в 12-ти томах, со вступительными очерками Лэтропа, Риверсайд Эдишен, 1883.

Биография и прочее: А. Х. Джапп (под псевдонимом Х. А. Пэйдж) «Мемуары Натаниэля Готорна», 1872; Дж. Т. Филд «Прошлое с авторами», 1873; Дж. П. Латроп «Исследования Готорна», 1876; Генри Джеймс «Английские писатели», 1879; Джулиан Готорн «Натаниэль Готорн и его жена», 1885; Монкур Д. Конвей «Жизнь Натаниэля Готорна», 1891; «Аналитический алфавитный указатель работ Готорна» Е. М. О’Коннор, 1882.

Таможня

Осмелюсь признаться, что – хоть я и не склонен распространяться о себе и своих делах даже у камина, в компании близких друзей – автобиографический импульс дважды овладевал мною в жизни и я обращался к публике. Впервые это случилось три или четыре года назад, когда я почтил читателя – без причин и без малейшего объяснения, которые могли бы представить себе снисходительный читатель или назойливый автор, – описанием моей жизни в Старой Усадьбе. И теперь – поскольку в прошлый раз я был счастлив обнаружить нескольких слушателей вне моего уединенного обиталища, – я вновь хватаю публику за пуговицу и говорю о своем трехгодичном опыте работы в таможне. Примеру знаменитого «П. П., приходского писца» еще никогда не следовали с такой беззаветностью. Однако истина, как мне кажется, заключается в том, что автор, доверив свои листки порывам ветра, обращается не к тем многим, кто отбросит книгу или никогда не станет ее открывать, но к тем немногим, кто поймет его лучше, чем большинство однокашников или знакомых по зрелой жизни. Некоторые авторы заходят еще дальше, позволяя себе такие глубины личных откровений, которые могли бы быть адресованы лишь только одному, самому близкому разуму и сердцу; так, словно книга, брошенная в огромный мир, наверняка найдет ту разделенную с автором часть его природы и завершит круги его жизни, соединив их воедино. Едва ли пристойно говорить обо всем без остатка, даже когда мы говорим не лично. Однако мысли порой застывают, а дар слова порой отказывает, когда у говорящего нет истинной связи с аудиторией, а потому простительно представлять себе, что речь наша обращена к другу, вежливому и понимающему, пусть даже не близкому. Тогда врожденная сдержанность сдается перед чистым разумом и мы можем болтать об окружающих нас обстоятельствах и даже о себе, храня, меж тем, истинное «Я» сокрытым под вуалью. В этой мере и в этих границах автор, считаю я, может позволить себе автобиографию, не нарушая прав ни читателя, ни своих.

А кроме того, будет видно, что этот очерк о таможне уместен в определенной мере, в той, что всегда признавалась литературой, поскольку он объяснит, как ко мне пришла немалая часть последующих страниц, и послужит доказательством истинности изложенного мною в рассказе.

Это же, к слову – желание поставить себя на надлежащее мне место редактора, и лишь немногим более того, – это, и ничто другое, является истинной причиной, по которой я лично обращаюсь к публике. С целью достижения главной моей цели мне показалось приемлемым добавить несколько дополнительных штрихов для слабого отображения стиля жизни, который ранее не был описан, и несколько персонажей, в числе которых пришлось побывать и автору.

В моем родном городе Салеме, во главе того, что полвека назад, во времена старого Короля Дерби[1], было процветающей верфью, а теперь превратилось в скопище гниющих деревянных складов почти без признаков всякой торговли, кроме разве что барки или брига, разгружающего кожи где-нибудь посреди ее меланхоличных просторов, или шхуны из Новой Шотландии, избавляющейся чуть ближе от привезенных дров, – в самом начале этой обветшалой верфи, которую часто захлестывает приливом и вдоль которой, у фундаментов и торцов длинного ряда зданий, долгие годы бездеятельности видны по полоске чахлой травы, – здесь, передними окнами обратившись к упомянутому безжизненному виду, а за ним и к другой стороне гавани, стоит величественное просторное кирпичное здание. С верхней точки его крыши ровно три с половиной часа ежедневно то парит, то свисает, повинуясь смене штиля и бриза, флаг республики; но тринадцать полос на нем расположены вертикально, не горизонтально, тем самым показывая, что правительство дяди Сэма расположило здесь свой гражданский, а не военный пост. Фронтон здания украшен портиком с полудюжиной деревянных колонн, поддерживающих балкон, под которым пролет широких гранитных ступеней спускается к улице. Над входом парит огромный образчик Американского орла, с распахнутыми крыльями и щитом на груди, и, если я правильно помню, в каждой лапе он держит пучок острых стрел, перемешанных с молниями. Известный дурной характер этой недоброй птицы навевает мысль о том, что она словно грозит своим хищным взглядом и клювом мирному обществу, заставляя мирных граждан беспокоиться о собственной безопасности, когда они входят в здания, которые птица осеняет своими крыльями. И все же, при всей хитрости этой эмблемы, многие люди и в этот текущий момент ищут приюта под крылом федерального орла, представляя себе, осмелюсь предположить, что перья на его груди даруют им мягкость и уют пуховой подушки. Но и в наилучшем расположении духа орлу не свойственна мягкость, и рано или поздно – чаще рано – орел склонен выбрасывать своих птенцов из гнезда когтистой лапой, ударом клюва или порой с раной от острой своей стрелы.

Площадка вокруг описанного выше здания, которое мы сразу же можем назвать таможней этого порта, обильно покрыта травой, пробившейся между плит, и видно, что в последние дни никто не приминал травы у оной обители разного рода дел. В определенные месяцы года, однако, бывают утренние часы, когда дела здесь движутся более оживленно. И эти случаи могут напоминать старшему поколению горожан о том периоде, до последней войны с Англией, когда Салем и сам был портом, не презираемым, как сейчас, собственными купцами и судовладельцами, которые позволяют его верфям гнить и рассыпаться, в то время как сами рискуют быть поглощенными, незаметно и бесполезно, могучим потоком коммерции в Нью-Йорке и Бостоне. Порой в такие утра, когда три или четыре корабля могут прибыть одновременно, обычно из Африки или Южной Америки – или же готовиться к отплытию в иные места, – бывает слышен звук быстрых шагов, спускающихся и поднимающихся по гранитным ступеням. Здесь вы можете повстречать – даже прежде, чем его собственная жена, – просоленного морями капитана, только что прибывшего в порт и несущего корабельные бумаги в потертом жестяном ящичке, зажатом под мышкой. Здесь вам встретится его наниматель, веселый, грустный, любезный или угрюмый, в зависимости от того, чем завершились его планы на закончившийся вояж – товарами, которые готовы обратиться в золото, или же мертвым грузом, от которого никто не поспешит его избавить. И здесь же мы увидим зародыш будущего насупленного, потрепанного купца с неопрятной бородой – умного юного клерка, который пробует движение на вкус, как волчонок приучается к крови, и который уже рассылает небольшие грузы на кораблях своего хозяина, хотя ему больше пристало бы отправлять игрушечные кораблики путешествовать по мельничному пруду. Еще одной фигурой на этой сцене предстает и готовый к отплытию моряк, стремящийся получить свидетельство о гражданстве, или же недавно прибывший, бледный и дрожащий, в поисках паспорта для пребывания в больнице. Не стоит забывать и капитанов ржавых крошечных шхун, которые привозят топливо из британских провинций, в грубого вида парусиновых куртках и без малейшей восприимчивости к особенностям янки, привозящих товары, совершенно не имеющие значения для нашей умирающей торговли.

Соберите всех упомянутых индивидуумов вместе, как они порой собираются, добавьте несколько других, чтобы разнообразить группу, и на краткий миг таможня покажется вам оживленным местом. Однако куда чаще, поднимаясь по ее ступеням, вы увидите в летние дни у входа или же в более подходящем помещении, если погода сурова и ветрена, ряд почтенных фигур, сидящих в старомодных креслах, откинутых к стене на задних ножках. Очень часто они спят, но время от времени можно услышать, как они беседуют слабыми голосами, больше похожими на храп, с тем отсутствием энергии, который присущ обитателям богаделен и всем тем людям, существование которых зависит от благотворительности, монополизированного рынка, в общем, чего угодно, только не их собственных усилий. Эти престарелые джентльмены, сидящие, подобно Матфею, у входа в таможню, но вряд ли способные подобно ему стать призванными в сонм апостолов, являются чиновниками таможни.

Далее, по левую руку, когда вы зайдете в парадную дверь, находится некая комната, или кабинет, примерно пятнадцати квадратных футов, с высоким потолком и двумя арочными окнами, предлагающими вид на уже упомянутую погибающую верфь, третье же окно выходит на узкую улочку, заканчивающуюся частью Дерби-стрит. Все три дают возможность взглянуть на лавки бакалейщиков, магазины изготовителей клише и торговцев дешевым готовым платьем, судовых поставщиков, у дверей которых обычно можно заметить смеющихся и сплетничающих морских волков вперемешку с сухопутными крысами, неотличимыми от тех, что водятся и в морском порту Ваппинга. Сам кабинет покрыт паутиной поверх тусклой старой краски, пол его посыпан серым песком – данью моде, которая в иных местах давно уже не используется, и по общему беспорядку легко заключить, что вы находитесь в святилище, куда женский пол с присущими ему волшебными предметами в виде метлы и швабры почти никогда не находит доступа. Что же касается обстановки, там есть плита с широким дымоходом, старый сосновый стол с трехногим табуретом рядом, два или три деревянных стула, ветхих и крайне неустойчивых, и – не стоит забывать о библиотеке – несколько полок, на которых разместились пара десятков томов с постановлениями Конгресса и толстый Свод налогового законодательства. С потолка спускается жестяная трубка, средство голосовой связи с иными частями здания. И здесь же каких-либо шесть месяцев назад то мерил шагами комнату из угла в угол, то сидел на высоком табурете, опираясь локтем на стол и проглядывая колонки утренней газеты, тот, кого вы, любезный читатель, могли бы опознать как человека, который пригласил вас в маленький радушный кабинет, где солнечный свет так приятно мерцает сквозь ветви ивы с западной стороны Старой Усадьбы. Но в данный момент, соберись вы искать его там, вы лишь зря расспрашивали бы о таможеннике-демократе. Метла реформ вымела его из кабинета, и более достойный преемник теперь гордится его должностью и получает его жалованье.

Этот древний город Салем – моя родина, хоть я провел вне его немалую часть моего детства и зрелых лет, – обладает или обладал моей привязанностью с силой, которой я никогда не осознавал в те времена, когда действительно обитал здесь. И в самом деле, стоит учесть физический аспект этого места, его неизменно плоский ландшафт, покрытый преимущественно деревянными зданиями, немногие из которых способны претендовать на архитектурную красоту, – это редкость, в которой нет ни колорита, ни оригинальности, лишь смирение; стоит взглянуть на длинные унылые улицы, тянущиеся с утомительной неизменностью по всей длине полуострова, от Висельного холма и Новой Гвинеи с одной стороны и до вида на богадельню с другой, – таковы черты моего родного города, и с тем же успехом можно питать сентиментальную привязанность к разломанной шахматной доске. И все же, хоть счастлив я был лишь в иных местах, я испытываю к Старому Салему чувство, которое, за неимением лучшего слова, позволю назвать привязанностью. Вполне возможно, что этой сентиментальностью я обязан глубоким и старым корням, которыми моя семья держалась за эту землю. Уже почти два с четвертью века прошло с тех пор, как урожденный британец, первый эмигрант с моей фамилией, появился среди дикой природы и леса – в огороженном поселении, которое с тех пор стало городом. Здесь рождались и умирали его потомки, их прах смешивался с местной землей, частично переходя и в ту схожую с ними смертную оболочку, в которой я уже довольно давно хожу по улицам города. Следовательно, отчасти моя привязанность, о которой я говорил, не более чем чувственная симпатия праха к праху. Мало кто из моих соотечественников знает, что это такое, к тому же, поскольку частый прилив свежей крови полезен роду, подобное знание не входит в число желанных.

Но сентиментальность является также и моральным качеством. Фигура первого предка, вошедшего в семейные традиции с туманным и сумрачным величием, присутствовала в моем детском воображении, сколько я себя помню. И до сих пор она преследует меня, вызывает странную тоску по родному прошлому, которую я едва ли испытываю к современному городу. Похоже, сильнейшая тяга к обитанию здесь принадлежит этому мрачному предшественнику, бородатому, одетому в черный плащ и островерхую шляпу, который появился так давно, что шествовал, со своей Библией и мечом, по еще не истоптанной улице к величественному порту и был значимой фигурой, мужем войны и мира. Сам я, чье имя не на слуху и чье лицо мало кому знакомо, обладаю ею в куда меньшей мере. Он был солдатом, законодателем, судьей, он правил местной Церковью, имел все черты пуританина, как добрые, так и злые. Он был рьяным гонителем, о чем свидетельствуют квакеры, поминая его в своих историях в связи с проявленной им крайней жестокостью по отношению к женщине из их секты. Истории о страхе живут дольше любых воспоминаний о его благих делах, которых было не так уж мало. Его сын также унаследовал фанатичный характер и настолько посвятил себя истреблению ведьм, что можно откровенно признать: их кровь запятнала его. Запятнала настолько, что его сухие старые кости на кладбище Чартер-стрит должны до сих пор хранить ее след, если только не рассыпались в пыль, и я не знаю, раскаялись ли мои предшественники, решились ли просить Небо простить их жестокость или же они теперь стонут под бременем последствий по иную сторону бытия. Так или иначе, я, ныне писатель, в качестве их представителя принимаю на себя всю вину и молюсь, чтобы любое заслуженное ими проклятие – насколько я слышал и насколько темно и беспросветно было состояние нашей семьи в течение многих лет, оно действительно могло существовать – отныне и впредь было снято.

Сомнительно, однако, что любой из тех упрямых и хмурых пуритан считал бы достаточной расплатой за свои грехи то, что много лет спустя старый ствол родового древа, покрытый толстым слоем почтенного мха, закончится ветвью такого охламона, как я. Ни одна милая моему сердцу цель не была бы признана ими достойной, любой мой успех – если жизнь мою, помимо домашних дел, когда-либо озарял успех – они посчитали бы безделицей, если не полным позором. «Кто он такой?» – бормочет один серый призрак моего предка другому. «Писака выдуманных книг! Что это за дело всей жизни – чем он может прославить Бога или послужить человечеству его дней и его поколения? О, этот выродок мог с тем же успехом стать уличным скрипачом!» Вот какие комплименты доносятся до меня от моих прадедов через залив Времени, и все же, как бы они на меня ни злились, сильные стороны их натур плотно вплелись в мою.

Глубоко укоренившись стараниями упомянутых ревностных и энергичных мужчин еще в годы младенчества и детства этого города, семья с тех пор и проживала здесь; ни разу, насколько мне известно, ни один ее отпрыск не приносил позора. С другой стороны, редко, или же никогда, спустя первые два поколения, никто не отличился запоминающимися делами и едва ли был замечен обществом. Со временем члены моего рода почти скрылись из виду, как старые дома на местных улочках утопают почти до середины стен в просевшей от времени почве. От отца к сыну более сотни лет все они бороздили моря; седовласый капитан присутствовал в каждом поколении, и, когда он сходил с квартердека[2] в домашнюю гавань, мальчик четырнадцати лет уже занимал наследуемое место перед мачтой, встречая с открытым лицом ветер и соленые брызги, которые хлестали еще его дедов и прадедов. Мальчик с течением времени переходил с носового кубрика в кают-компанию, проводил в ней бурную зрелость и возвращался из путешествий по миру, чтобы состариться, умереть и лечь в родную землю. Такая долгая связь семьи с одной точкой, с местом рождения и погребения, создает родство между человеческим существом и местностью, совершенно не подвластное никаким искушениям судьбы и моральным требованиям окружения. Это не любовь, это инстинкт. Новый житель (тот, кто либо сам приехал из чужой земли, либо же приехали его отец или дед) не имеет права называться салемцем, он не обладает особенностью устрицы – тенденцией, по которой старый колонист, поверх которого нарастает третье поколение, цепляется за ту же точку, к которой крепились его последовательные предки. Не важно, что место это не приносит ему радости, что он устал от старых деревянных домов, от грязи и пыли, от мертвого пейзажа и мертвых чувств, от пронзительного восточного ветра и еще более холодной атмосферы в обществе, – все это, как и иные возможные недостатки, которые можно увидеть или представить, ничто по сравнению с его назначением. Заклятие живет, и мощь его не могла бы стать сильнее, даже будь родная земля истинным раем на земле. Так и в моем случае. Я чувствовал, что судьбой мне назначено всегда жить в Салеме, где сплетение черт внешности и характера, которые все это время были здесь знакомы и даже в детстве были во мне заметны и узнаваемы, поскольку, когда один представитель семьи ложился в могилу, второй занимал его место и шагал по главной улице. И все же именно это доказательство связи, уже нездоровой, пора пресечь. Человеческая природа не может процветать подобно картофелю, если ее сажать и пересаживать поколение за поколением в одну и ту же истощенную почву. Мои дети родились в иных местах и, пока их состояние под моим контролем, пустят корни в более подходящую землю.

На выходе из Старой Усадьбы именно эта странная, меланхоличная, безрадостная привязанность к родному городу побудила меня занять должность в кирпичной твердыне Дяди Сэма, в то время как я мог, и это было бы лучше, отправиться в иное место. Рок тяготел надо мной, и не раз, не два я отправлялся прочь, как мне казалось, навсегда, и все же возвращался, как неразменный пенни, или так, словно Салем был для меня неизбежным центром вселенной. Итак, однажды утром я поднялся по пролету гранитных ступеней, с президентским направлением в кармане, и был представлен собранию джентльменов, которые должны были помочь мне нести мое тяжкое бремя главного чиновника таможни.

Я изрядно сомневался – точнее, я вообще не сомневался – в существовании в Соединенных Штатах должностного лица, в гражданской или военной их линии, которому досталась бы судьба отдавать указания настолько патриархальному собранию ветеранов. Стоило мне взглянуть на них, и я понял, где обитает Старейший Житель. Вплоть до двадцати лет до начала этой эпохи независимая должность коллектора хранила салемскую таможню от водоворота политических перемен, которые зачастую делают подобные должности слишком хрупкими. Солдат – самый выдающийся солдат Новой Англии – крепко стоял на пьедестале своей доблестной службы и, сам находясь в безопасности благодаря мудрой либеральности сменяющихся за время его службы правительств, смог защитить и своих подчиненных во многие часы опасностей и потрясений. Генерал Миллер был радикально консервативен, ничто не могло повлиять на него и смягчить его привязанность к знакомым лицам, и слишком сложно давалось ему решение о смене или замене, даже когда оно могло принести безусловное улучшение. Таким образом, когда я стал во главе своего департамента, я не встретил никого, кроме стариков. Все они были древними морскими капитанами. Большинство из них, побывав в штормах многих морей, упрямо выстояв перед всеми штормами судьбы, наконец отошли в эту тихую гавань, где почти ничто не беспокоило их, помимо периодических ужасов в виде выборов президента, и обрели новый жизненный срок. Ничуть не более крепкие, чем их сородичи того же возраста и здоровья, они, очевидно, обладали неким талисманом, способным удерживать смерть на дальних подступах. Двое или трое из них, как меня уверяли, страдали подагрой и ревматизмом, почти приковавшими их к кровати, и даже не помышляли о том, чтобы появиться в таможне бóльшую часть года. Однако стоило вялой зиме отступить, как они выползали под теплое солнце мая или июня, неторопливо занимались тем, что считали своими обязанностями, и, по указке собственной лени или совести, вновь отправлялись в постели. И я должен признать свою вину в том, что сократил официальное дыхание не одному из этих почтенных слуг республики. Им было позволено, и мною утверждено, отдохнуть от ревностного труда, и вскоре после этого – словно сам принцип жизни их заключался в служении стране, во что я вполне верю, – они покидали не только службу, но и этот бренный мир. Благочестивым утешением мне служило то, что посредством моего вмешательства они получили возможность раскаяться в том зле и коррупции, соблазну которых, к слову, подвластны все чиновники таможни. Ни парадный, ни черный входы таможни не открываются на дорогу в Рай.

Бóльшая часть моих подчиненных относилась к вигам[3]. Для их достойного братства назначение нового таможенного досмотрщика – не политика, и пусть он, в моем лице, был искренним демократом, он не принял и не посвятил свой офис никаким политическим службам. Случись все иначе – будь на эту влиятельную должность назначен активный политик и учитывая, как легко было справиться с досмотрщиком вигов, чье слабое здоровье не позволяло лично присутствовать в кабинете, – едва ли кто-то из старой их гвардии все еще дышал бы кабинетным воздухом спустя месяц после того, как по ступеням таможни поднялся бы карающий ангел. Согласно принятому в таких материях кодексу, для политика приведение всех белоголовых к гильотине считалось не чем иным, как прямым его долгом. И совершенно очевидно, старые друзья опасались, что та же участь постигнет их от моей руки. Мне было больно и в то же время забавно наблюдать ужас, с которым приняли мое появление, видеть, как покрытые щетиной щеки, избитые полувеком штормов, становятся пепельно-бледными при виде столь безобидного человека, как я; замечать, как ко мне обращается то один, то другой – и дрожь звучит в голосе, что в давно минувшие дни имел обыкновение хрипло греметь в рупор с силой, способной посрамить самого Борея. Они знали, эти замечательные старики, что, по всем принятым правилам – и, как считали некоторые из них, по причине их собственной бесполезности для дел, – всем им пора уступить место более молодым, более ортодоксальным в политике, более подходящим для службы нашему общему Дяде. Я тоже это знал, но не мог убедить свое сердце повиноваться этому разумному знанию. Внося свой дополнительный вклад в заслуженную мною дискредитацию и отягощая бремя на моей официальной совести, они продолжали в течение моего пребывания в должности медленно таскаться по верфям и ковылять то вверх, то вниз по лестнице таможни. Немалую часть времени они проводили во сне, в своих привычных углах, однако пару раз в течение дня просыпались, чтобы надоедать друг другу стотысячным повторением старых морских историй и заплесневелых анекдотов, которые в их компании давно стали чем-то наподобие пароля и отзыва.

Вскоре, насколько я понял, им стало понятно, что личность нового досмотрщика не несет им особой угрозы. Потому с легким сердцем и счастливым осознанием того, что они сохранили должность – ради самих себя, по крайней мере, если не ради службы нашему любимому отечеству, – эти старые добрые джентльмены взялись за разнообразные формальности чиновничьей работы. Дальнозорко щуря глаза под очками, они заглядывали в трюмы судов. Поднимали огромный шум из-за мелочей и при этом порой поражали тем, как эти мелочи позволяли гораздо большему просочиться сквозь пальцы. Всякий раз, когда происходила подобная потеря – к примеру, огромная партия ценного товара контрабандой сгружалась на берег среди белого дня, порой под самым их ничего не учуявшим носом, – они проявляли невероятную бдительность и рвение, закрывая, запирая и опечатывая бечевой и воском все переходы провинившегося судна. Вместо взыскания за их предыдущий просчет дело начинало принимать противоположный оборот: требовалось вознаграждение за похвальную бдительность после того, как произошло преступление, и благодарное признание за их активность, которая уже совершенно ничего не могла исправить.

Если с людьми смириться не сложнее обычного, я проявляю свою глупую привычку доброго к ним отношения. Лучшая часть характеров моих компаньонов, если таковая имелась, обычно замечалась мной прежде всего, и в соответствии с ней строилось мое к ним отношение. В характерах большинства этих старых таможенных чиновников хорошие качества встречались, и, поскольку в отношении к ним я занял отеческую позицию защитника, что было прекрасной основой для дружеских связей, вскоре я понял, что они мне нравятся. Было приятно в летние дни – когда яростная жара, почти что плавящая остатки рода человеческого, могла немного разогреть престарелую отопительную систему их тел, – слушать, как они переговариваются у черного входа, откинув спинки стульев к стене, как обычно; как тают ледники шуток прошлого поколения и оживают булькающим смехом на их губах. Внешне радость престарелых людей весьма сходна с весельем детей и имеет мало общего с интеллектом и глубоким чувством юмора: она как светлый блик на поверхности, с той лишь разницей, что поверхность та может быть и зеленым побегом, и старым замшелым стволом. И в одном случае этот свет – истинно солнечный, в другом же он больше похож на фосфоресцирующее свечение гнилушки. Однако было бы нечестно с моей стороны представлять читателю моих прекрасных старых друзей лишь слабоумными стариканами. Прежде всего не все мои помощники были в годах, встречались среди них и мужчины в расцвете сил, одаренные и энергичные, во всем превосходящие медлительный и зависимый стиль жизни, который предопределили им злые звезды. Более того, и под почтенными сединами порой обнаруживался отлично работающий разум. Но при всем уважении к большинству моего корпуса ветеранов я не погрешу против истины, охарактеризовав их в целом как сборище утомительных стариков, которые не вынесли из своего богатого жизненного опыта ничего, что было бы достойно сохранения. Они, казалось, развеяли по ветру все золотые зерна практической мудрости, которые у них было столько возможности собрать, и с превеликой тщательностью собрали в закрома своей памяти только полову. С куда большим интересом и горячностью они обсуждали свои утренние завтраки, равно как вчерашние, сегодняшние, завтрашние обеды, чем кораблекрушение сорока-или пятидесятилетней давности, или те чудеса света, которые наблюдали своими молодыми глазами.

Отец всея таможни – патриарх не только небольшой команды чиновников, но и, осмелюсь сказать, уважаемого общества таможенных инспекторов всех Соединенных Штатов, – был вечным Инспектором. Его можно было смело определить как законного сына системы налогообложения, дистиллированного, прирожденного чиновника; его отец, полковник Революции и бывший инспектор порта, создал для него этот кабинет и назначил сына на должность в такие давние времена, что мало кто из живущих способен их припомнить. Этот инспектор, когда я впервые с ним познакомился, уже пересек рубеж восьмидесятилетия и был одним из ярчайших представителей вечнозеленых столпов, которые только можно повстречать на жизненном пути. С его пунцовыми щеками, коренастой фигурой в ладно скроенном синем камзоле с ярко начищенными пуговицами, с быстрым шагом, крепким и бодрым духом, он казался – хоть и не молодым, конечно, – новым замыслом матери Природы, облеченным в форму человека, которого не смеют коснуться ни возраст, ни болезни. Его голос и смех, эхо которого постоянно гремело по всему зданию таможни, не обладали ни намеком на дрожь и квохтание, присущие старикам; они вылетали из его легких, как утренний клич петуха, как призыв горна. Рассматривая его как обычное животное – а рассмотреть в нем нечто большее было сложно, – можно было восхититься объектом, полноценностью его здоровья, цельностью рабочей системы, его способностью в своем преклонном возрасте добиваться всех или почти всех удовольствий, к которым он стремился и о которых задумывался. Беспечная безопасность его жизни в таможне, при регулярном доходе, с незначительными и нечастыми опасениями отставки, без сомнения, внесла свой вклад в отсутствие оставленного временем следа. Изначальные и более сильные причины, однако, заключались в редком совершенстве его животной природы, умеренной пропорции интеллекта и крайне пустячной доле моральных и духовных ингредиентов. Эти, последние, качества поистине присутствовали в столь малой мере, что их едва хватало для удержания старого джентльмена от прогулок на четырех конечностях вместо двух. Он не обладал ни силой мысли, ни глубиной чувства, не имел беспокоящих его уязвимостей: ничего, выражаясь вкратце, помимо нескольких распространенных инстинктов, которые, в сочетании с бодростью характера, проистекающей из физического благополучия, отлично справлялись с работой по замене его несуществующего сердца. Он был мужем трех жен, давно уже почивших, отцом двадцати детей, большинство которых в разные годы, от младенчества до зрелости, также упокоились с миром. В этом кто-то мог бы познать печаль, достаточную, чтобы затмить самый солнечный характер неизбывной вуалью траура. Но только не старый Инспектор. Одного краткого вздоха хватало ему, чтобы избыть бремя тяжелых воспоминаний. И в следующий миг он уже был готов к новым свершениям, как любой непосредственный подросток: готов куда вернее, чем младший клерк таможни, который в свои девятнадцать казался куда старше и мрачнее упомянутого.

Я наблюдал за этим патриархальным персонажем, я изучал его с любопытством, пожалуй, большим, чем вызывал у меня любой другой представитель рода людского, попавший в оном месте в поле моего зрения. Он был поистине редким феноменом: буквально идеальным, с одной точки зрения, и неимоверно поверхностным, бредовым, непостижимым и ничтожным – с любой другой. Я пришел к выводу, что у него не было ни души, ни сердца, ни разума, ничего, как я уже говорил, помимо инстинктов; и все же, те немногие материалы, составлявшие его характер, были скомпонованы так искусно, что не создавали впечатления болезненной неполноценности, наоборот, я, со своей стороны, был им доволен. Было бы сложно – да так оно и было – представить себе его посмертие, настолько земным и чувственным он казался. Но наверняка его существование здесь, даже с признанием, что он будет уничтожен с последним своим вздохом, не было жестоким даром; обладая моральной ответственностью не большей, нежели дикие твари, он мог наслаждаться жизнью куда полнее животных, благословенных их же иммунитетом к дряхлению и сумеречности возраста.

Одним из пунктов, в которых он обладал безграничным преимуществом перед нашими четвероногими друзьями, была его способность вспомнить все вкусные обеды, случившиеся в его жизни, ведь огромную часть его счастья в жизни составляла именно еда. Его гурманство было весьма приятно, а его рассказы о жареном мясе возбуждали аппетит не хуже пикулей или устриц. Лучшими качествами он не обладал, следовательно, не жертвовал и не развеивал никаких душевных фондов, посвящая все свои силы и мастерство описаниям радостей и пользы для своей утробы, а потому мне всегда было приятно слышать, как он воспевает рыбу, птицу и мясо с бойни, а также самые лучшие методы их приготовления. Его воспоминания о доброй трапезе, какой бы давней ни была дата банкета, казалось, буквально вызывают ароматы свинины и индейки под самый нос слушателя. Вкусы на его небе оставались не менее шестидесяти, а то и семидесяти лет и сохраняли свежесть не хуже бараньей котлеты, которую он проглотил сегодня на завтрак. Я слышал, как он чмокает губами за обедами, каждый гость которых, кроме его самого, давно уж сам стал обедом могильных червей. Поразительно было наблюдать, как призраки давно прошедших трапез последовательно возникают перед ним – не из злобы и жажды мести, а в благодарность за прошлую его признательность, отказывающуюся расставаться с бесконечным повторением удовольствий, одновременно смутных и ощутимых. Нежнейший ростбиф, телячья лопатка, свиные ребрышки, выдающийся цыпленок или в высшей степени достойная похвалы индейка, попавшие в его чрево еще в дни жизни старейшины Адамса, вспоминались им ярко, в то время как весь последовательный опыт нашего рода и все события, что озаряли и омрачали его собственную карьеру, пролетали мимо него, оставляя следов не больше, чем легкий утренний бриз. Главным трагическим событием в жизни почтенного старика, насколько я мог судить, была его несчастливая встреча с неким гусем, жившим и погибшим примерно от двадцати до сорока лет назад: гусем, который был весьма многообещающ, но на столе оказался столь неисправимо жестким, что разделочный нож не справился с его остовом, и разделать птицу смогли лишь топор и ручная пила.

Но время закончить этот набросок, которому я, однако, с радостью отвел бы больше места, поскольку из всех, кого я когда-либо знал, этот человек лучше всех отражал суть работника таможни. Большинство иных по причинам, на которые у меня может не остаться места намекать, страдали определенными моральными недостатками от того же стиля жизни. Старый Инспектор был на это неспособен и, продолжай он свою работу до конца времен, остался бы столь же хорош, как тогда, и садился бы за обеденный стол с тем же прекрасным аппетитом.

Существовал еще один персонаж, без которого моя портретная галерея таможни была бы странно неполной, но слишком малое количество возможности наблюдений позволяет мне создать лишь бледный его набросок. Это наш Сборщик, наш бравый старый Генерал, который после блестящей военной службы, вследствие которой правил дикой Западной территорией, прибыл сюда двадцать лет назад, чтоб встретить закат своей богатой событиями почетной жизни.

Бравый солдат уже отсчитал около семи десятков лет и шествовал остаток жизненного пути отягощенный болезнями, которых даже военные марши его вдохновенных воспоминаний не имели возможности облегчить. Шаг того, кто привык возглавлять колонны, был испорчен параличом. Лишь при помощи слуги, тяжело опираясь рукой на железную балюстраду, он мог медленно и болезненно подняться по ступеням таможни, а затем проделать утомительный путь по полу, чтобы занять свое личное кресло у камина. Там он обычно и сидел, глядя с тусклым спокойствием духа на фигуры входящих и уходящих, слушал шорох бумаг, административную брань, обсуждение дел, обычную кабинетную болтовню; все обстоятельства и звуки, похоже, не могли повлиять на органы его чувств и едва ли достигали внутренней сферы сознания. Выражение лица его в этом спокойствии оставалось мягким и добродушным. Когда кто-то искал его внимания, вежливость и интерес озаряли его черты, доказывая, что в нем сохранился свет, и лишь внешняя оболочка лампы его разума мешает распространению этих лучей. Чем ближе вы проникали к субстанции его разума, тем ярче вам это казалось. Когда его больше не призывали к разговору и слушанию – каждое из этих действий стоило ему значительных усилий, – его лицо быстро возвращалось к прежнему, отнюдь не безрадостному спокойствию. Выдержать это зрелище было несложно, в нем не проглядывало слабоумие, свойственное ветхому возрасту. Каркас его натуры, изначально сильный и массивный, еще не превратился в руины.

Однако пронаблюдать и определить его характер, при наличии подобных недостатков, было задачей столь же сложной, как исследовать и воссоздать в воображении старый форт, ту же Тикондерогу, глядя на ее серые руины. Здесь и там, возможно, стены сохранились почти что в целости, но в иных местах они превратились в бесформенную кучу камней, рухнув под собственным весом, и за долгие годы мира и забытья густо поросли травой и сорняками.

И все же, глядя на старого воина с восхищением – при всей краткости нашего с ним общения, чувства мои к нему, как всех двуногих и четвероногих, что знали его, вполне могли характеризоваться именно этим словом, – я мог различить основные черты его портрета. Он был отмечен благородными и героическими качествами, которые проявлялись не по воле случая, а по праву, именно благодаря им он заслужил выдающееся имя. Дух его никогда, насколько я понимаю, не пребывал в подавленном состоянии, но, должно быть, в любой период его жизни требовался импульс, чтобы привести этот дух в движение, однако стоило ему вскинуться, увидеть преграды на пути и желанную цель в конце, на остановки или отступление он не шел – это ему не было свойственно. Жар, в прежние времена наполнявший его натуру и до сих пор не угасший, относился не к тому типу, что пляшет, мерцает и плюется искрами; то был глубокий алый свет раскаленного в горне металла. Сила, надежность, цельность – таково было выражение его покоя, несмотря на разрушения, несвоевременно овладевавшие им в тот период, о котором я говорю. Но даже тогда я мог представить, что, стоит какому-то побуждению проникнуть глубоко в его сознание призывом трубы, достаточно громким, чтобы пробудить в нем все еще не угасшие, а лишь уснувшие силы, и он еще будет способен отбросить свою немощь, как больной отбрасывает халат, сменить посох старости на боевой меч и вновь превратиться в воина. И, при всей напряженности упомянутого момента, выражение его лица останется столь же спокойным. Впрочем, портрет его не был бы роскошен, не вызывал бы ни восхищения, ни желания заполучить его в галерею. То, что я видел в нем – так же ясно, как несокрушимые крепостные стены старой Тикондероги, уже упоминавшиеся в качестве подходящего сравнения, – было чертами упрямого и тяжелого долготерпения, которое вполне могло накопиться во времена упорства в его прежние дни; цельности, которая, как и большинство иных его способностей, лежала неподъемным грузом и была столь же нековкой и громоздкой, как тонна железной руды. А также милосердия, которое, при всей ярости, с которой он вел штыковую атаку при Чиппева или форте Эри, я воспринимаю искренним, ведь этим штампом отмечен почти любой воинственный филантроп того века. Он убивал собственными руками, насколько я знаю, – и наверняка люди падали, как трава под свистящей косой, прежде чем его дух распрощался с торжествующей силой, – но при этом в сердце его никогда не было жестокости к миру, жестокости большей, чем та, с которой мы смахиваем надоедливого мотылька. Я не знал человека, чья внутренняя доброта вызвала бы во мне бо́льшую внутреннюю расположенность.

Многие особенности, даже и те, что были бы в немалой степени важны для придания наброску портретного сходства, наверное, исчезли или поблекли до моего знакомства с Генералом. Все привлекательные черты отличаются недолговечностью, и природа не склонна украшать человеческие руины цветами новой красоты, которые пускают корни в питательный грунт трещин и разломов человеческой натуры, как склонна увивать цветами стены разрушенного форта Тикондероги. И все же, при всем почтении к грации и красоте, есть те черты, что не подвластны тлену. Луч веселья, временами пробивающийся сквозь плотную вуаль старения, чтобы озарить прелестью наши лица. Врожденная утонченность, столь редко видимая в мужественных людях после поры их детства и ранней юности, проглядывала в том, как генерал восхищался красотой и изяществом цветов. От старого солдата можно было бы ожидать восхищения разве что кровавым лавровым ве

Натаниель Готорн — Алая буква » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

Натаниель Готорн

АЛАЯ БУКВА

Натаниель Готорн и его роман «Алая буква»

Автор романа «Алая буква» Натаниель Готорн родился в 1804 году в маленьком американском городке Салеме, в штате Массачусетс. В далеком прошлом город этот был твердыней пуританской нетерпимости. Именно здесь в 1691–1692 годах происходил знаменитый «ведовской процесс», повлекший за собой казнь девятнадцати женщин по обвинению в колдовстве и в сношениях с дьяволом. Раньше предки Готорна играли видную роль в теократической общине пуританского Салема, но затем постепенно семья его утратила свое былое положение. Отец Готорна, скромный морской капитан, плавал на чужих судах и умер в Суринаме, когда Натаниелю было всего четыре года. Мать Готорна после смерти мужа вела замкнутый образ жизни — никогда не обедала вместе с семьей и все время проводила взаперти в своей комнате.

Детство будущего писателя, проведенное в духовном обособлении от сверстников, определило ту черту характера Готорна, которую он сам называл «адской привычкой к одиночеству». Уже в детстве он предпочитал любому обществу уединенные лесные игры, охоту на белок и книги с фантастическим уклоном. Годы, проведенные им в Боудойнском колледже, несколько смягчили его замкнутость и создали ему некоторые знакомства в литературной и деловой среде. Тем не менее и после колледжа он не отличается особой общительностью. Он снова поселяется в Салеме и сотрудничает в некоторых литературных журналах. Готорн пишет новеллы и небольшие очерки (скетчи), которые еще не привлекают внимания публики. Ему трудно живется в материальном отношении, пока, наконец, друзья не помогают ему устроиться на государственную службу, таможенным чиновником в Бостоне. В этот же период приятель Готорна, Гораций Бридж, собирает ранее печатавшиеся в журналах новеллы Готорна и тайком от своего друга выпускает их в виде сборника «Дважды рассказанные истории» (1837). Бридж принял на себя все издержки по изданию новелл и предоставил Готорну весь доход от продажи книги.

В этом издании новеллы Готорна обрели как бы второе рождение, чем и объясняется название сборника. Собранные воедино новеллы показали публике своеобразную литературную манеру Готорна и его огромный талант. Восторженная рецензия Лонгфелло еще более усилила интерес к новому автору. С этого момента Готорн становится известным писателем. Он входит в литературные круги, знакомится с крупнейшим литератором того времени Ральфом Уолдо Эмерсоном и группировавшимися вокруг него членами «Трансцендентального клуба». Сближению Готорна с Эмерсоном помогла его дружба с семейством Пибоди из Салема. Сестры Пибоди — Элизабет, Мэри и София — вошли в историю американской литературы. Их дом был своеобразным литературным салоном, где встречались такие знаменитости того времени, как Эмерсон, Торо, Маргарет Фуллер, Олькот и многие другие. Старшая из сестер, Элизабет Пибоди, держала книжный магазин и типографию, где печатались книги ее литературных друзей и выходил центральный орган «Трансцендентального клуба» журнал «Дайэл». Готорн очень уважал Элизабет, разносторонне образованную женщину, автора ряда литературных статей и блестящую собеседницу, а младшая из сестер, София, в 1842 году стала его женой.

Готорн тесно сблизился с писателями, бывавшими в доме Пибоди. Их споры и борьба мнений не могли не привлечь его пытливый ум. Хотя он и не причислял себя к школе Эмерсона, идеи трансценденталистов оказали на него большое влияние и отразились на всем его творчестве.

Трансцендентализм был специфически американским явлением. Он возникал из потребностей дальнейшего развития незавершенной буржуазной революции и, несмотря на всю свою идейную незрелость и порой наивность, отражал благородную неудовлетворенность теми общественными отношениями, которые сложились в Соединенных Штатах Америки.

Америка в эти годы была «страной неограниченных возможностей». Девственные земли нового материка, изобилующие железом, углем, нефтью, были отвоеваны у коренных хозяев страны — индейских племен — и попали в цепкие руки янки. Английское господство было успешно сломлено, и главная помеха экономическому развитию страны исчезла. Здесь не было ни феодальной аристократии, ни полицейско-бюрократического аппарата, ни власти католического духовенства — словом, тех главных реакционных сил, которые стесняли буржуазный прогресс в странах Старого Света. Поэтому десятки миллионов иммигрантов — мужественных и работящих людей, искавших в Америке то счастье, которого они не нашли у себя на родине, переплывали океан и вливались в ряды американцев. Их неиссякаемая энергия становилась одним из главных факторов прогресса. «Со своими неисчерпаемыми природными богатствами, огромными залежами угля и железной руды, с беспримерным изобилием водяной силы и судоходных рек, но в особенности со своим энергичным и деятельным населением… Америка менее чем в десять лет создала промышленность, конкурирующую уже теперь с Англией своими более грубыми хлопчатобумажными изделиями…»[1] Таким образом, Америка обладала благоприятными материальными условиями для того, чтобы жизнь ее народа стала зажиточной. Но все необъятные богатства страны в лесах, на полях и в недрах и даже живые люди, населявшие страну, стали объектом неслыханного грабежа, захватов и самой безудержной эксплуатации.

«Это была оргия „свободного предпринимательства“, и над всем господствовал закон джунглей. Капиталисты грызлись между собой, как изголодавшиеся тигры над богатой добычей; их добычей были промышленность, природные ресурсы и народ Соединенных Штатов. Без зазрения совести они крали друг у друга железные дороги и посылали вооруженные банды для уничтожения нефтеперегонных заводов конкурента; они наводнили рынок обесцененными акциями, оптом покупали и продавали законодателей».[2]

Весь этот хищный мир воспевался в официальной прессе как лучший из всех возможных миров, и далеко за пределы страны проникла легенда о заокеанском «земном рае», где ловкому человеку ничего не стоит за несколько лет из чистильщика сапог стать миллионером.

Но были в Америке люди, которые, не умея разобраться в сущности капиталистического варварства, все же подняли в эту эпоху свой протестующий голос. В тихих провинциальных городах Бостоне и Конкорде горстка литераторов-трансценденталистов, среди которых было несколько бывших священников и школьных учителей, подвергала сомнению буржуазные порядки. В то время как повсюду, в Европе и в Америке, апологеты буржуазного прогресса пели хвалу молодой процветающей республике, называли ее страной неограниченных возможностей и толковали об американском земном рае, Эмерсон и его друзья утверждали, что американское общество жестоко и несправедливо, что оно испорчено узким практицизмом, беспринципной погоней за прибылью. Они считали, что человека нельзя превращать в «машину, добывающую деньги», в «придаток к имуществу», что уродливое разделение труда не должно отнимать у людей все пленительное разнообразие жизни, что извращенная ложная этика не должна коверкать человеческую душу. По их мнению, над человеком властвует одичавшее аморальное общество с его ложными традиционными нормами поведения и историческими предрассудками. Надо освободить человека от этих предрассудков. Собственная природа человека прекрасна. Пусть он «доверится самому себе» и ищет в самом себе высший моральный закон. Это был индивидуалистический бунт против общества, построенного на индивидуалистической основе. Поэтому, несмотря на весь антибуржуазный пафос критики Эмерсона, его положительная программа была насквозь буржуазной. Когда впоследствии, в результате гражданской войны Севера с Югом, задачи буржуазной революции были осуществлены, идеи Эмерсона утратили все свое боевое острие, и сам он превратился в заурядного буржуазного либерала. Его концепция «доверия к себе» была взята на вооружение декадентами для оправдания их собственной безнравственности и аморализма. Но это было уже много позже, а в сороковые годы, когда еще в порядке дня стояло развитие буржуазной демократии, философия Эмерсона была явлением прогрессивным. Его критика общественного аморализма бросала вызов самодовольству буржуазных дельцов и бессердечных плантаторов, отстаивала «интеллектуальную свободу» человека и привлекала внимание к вопросам морали. В устах Эмерсона и некоторых его учеников лозунг «доверия к себе» (self-reliance) означал поиски путей к «хорошей, правильной жизни» в одиночку, не надеясь на общество, которое погрязло в хищнической борьбе за прибыль. Под влиянием этой доктрины прекраснодушный и наивный Генри Торо уходит в лесное затворничество Уолдена, пытаясь в одиночестве укрыться от разлагающего влияния «неправедных» норм буржуазной общественной жизни. Другой ученик Эмерсона, Амос Олькот (отец известной детской писательницы Луизы Олькот), в одиночку пытается осуществить реформу школьного образования. Однако были и такие трансценденталисты, которые мечтали о коллективных усилиях многих людей по переделке общества Маргарет Фуллср принимает участие в итальянской революции 1849 года. Орест Браунсон приходит к мысли о необходимости и неизбежности социальной революции в США.

Натаниель Готорн — Алая буква читать онлайн бесплатно

• Главная
• Библиотека
• Жанры
• Топ100
• Новинки
• Журналы

Любовно-фантастические романы Боевая фантастика Фэнтези Современные любовные романы

Все жанры

Все жанры

• Любовные романы
  • Эротика
  • Современные любовные романы
  • Исторические любовные романы
  • Остросюжетные любовные романы
  • Любовно-фантастические романы
  • Короткие любовные романы
  • love
  • Зарубежные любовные романы
  • Роман
  • Порно
  • Прочие любовные романы
  • Слеш
  • Фемслеш
• Фантастика и фэнтези
  • Научная Фантастика
  • Фэнтези
  • Боевая фантастика
  • Альтернативная история
  • Космическая фантастика
  • Героическая фантастика
  • Детективная фантастика
  • Социально-психологическая
  • Эпическая фантастика
  • Ужасы и Мистика
  • Городское фентези
  • Киберпанк
  • Юмористическая фантастика
  • Боевое фэнтези
  • Историческое фэнтези
  • Иностранное фэнтези
  • Мистика
  • Книги магов
  • Романтическая фантастика
  • Попаданцы
  • Разная фантастика
  • Разное фэнтези
  • LitRPG
  • Любовное фэнтези
  • Зарубежная фантастика
  • Постапокалипсис
  • Романтическое фэнтези
  • Историческая фантастика
  • Русское фэнтези
  • Городская фантастика
  • Готический роман
  • Ироническая фантастика
  • Ироническое фэнтези
  • Космоопера
  • Ненаучная фантастика
  • Сказочная фантастика
  • Социально-философская фантастика 
  • Стимпанк
  • Технофэнтези
• Документальные книги
  • Биографии и Мемуары
  • Прочая документальная литература
  • Публицистика
  • Критика
  • Искусство и Дизайн
  • Военная документалистика
• Приключения
  • Исторические приключения
  • Прочие приключения
  • Морские приключения
  • Путешествия и география
  • Природа и животные
  • Вестерн
  • Приключения про индейцев
  • Зарубежные приключения
• Психология, личное
  • Проза
    • Классическая проза
    • Современная проза
    • Советская классическая проза
    • Русская классическая проза
    • Историческая проза
    • Зарубежная классика
    • Проза
    • О войне
    • Контркультура
    • Сентиментальная проза
    • Русская современная проза
    • Зарубежная современная проза
    • Рассказы
    • Повести
    • Эссе
    • Очерки
    • Афоризмы
    • Антисоветская литература
    • Магический реализм
    • Новелла
    • Семейный роман/Семейная сага
    • Феерия
    • Эпистолярная проза
    • Эпопея
    • Разное
  • Научные и научно-популярные книги
    • История

  Американское прошлое в новеллах в романе Н. Готорна «Алая буква»

  Натаниел Готорн — выдающийся романист и новеллист в среде американских романтиков. Предки     Готорна   были   английскими  йоменами из Беркшира. Один из них, о котором   не  раз  вспоминает Натаниел Готорн в романах и новеллах, Уильям Готорн, и был основателем колонии Массачусетс,   ставшей  позже штатом США с этим названием.

  Еще до поступления в университет он определил свое призвание — стать писателем.

  Жизнь штатов Новой Англии в прошлом и настоящем— с жестокими нравами, предрассудками, чудовищными общественными законами — объект изучения и художественного изображения Готорна. Его особое внимание привлекают суд, запреты церкви, позорные кары, тюрьма, общественный остракизм. Какое воздействие они оказывают на сердце, ум, характер человека?

  Готорн-романист наследует традиции Брокдена Брауна, которого интересовала психика человека «во грехе». Как «грех», преступление воздействует на душу человека и на все его духовное и плотское естество? По сути дела, это извечная проблема всей мировой романистики. Готорн с нее начинает — в «Алой букве» и ею кончает — в «Мраморном фавне».

  Тема «пуритане Новой Англии» была литературным открытием Готорна. Она оказалась настоящим сокровищем для писателя, таила в себе бездну трагического очарования и глубокие, поистине романтические коллизии.

  «Алая буква» (1850) в западном литературоведении представлен как «роман тайны», как адюльтерный роман, где рассказывается о расплате за любовь. Местом действия в романе является Бостон. Зданию тюрьмы, у стен которой начинается повесть об истории жизни Эстер Прин, так же как и городу, всего лишь 20 лет; они   родились вместе    (в   этом    сопоставлении ощутим горький привкус).

  С первой же страницы- романа автор старается придать описываемой обстановке архаический характер. Архаичность — непременный атрибут романтичности, по крайней мере, по установившимся европейским эталонам. Готорн придерживается их.

  У порога тюрьмы автор поместил розовый куст, который «рос здесь с незапамятных времен». Это поэтический символ, напоминание о красоте и жизненной силе, которые невозможно заточить, заковать. Из двух этих многозначительных деталей создается философская прелюдия романа, где описана борьба «добра» и «зла», персонифицированных в очень конкретных обстоятельствах жизни, нравов и быта американских пуритан-колонистов второй половины XVII в.

  Внимание!

  Если вам нужна помощь в написании работы, то рекомендуем обратиться к профессионалам. Более 70 000 авторов готовы помочь вам прямо сейчас. Бесплатные корректировки и доработки. Узнайте стоимость своей работы.

  Алая буква» — выполнение новой    эстетической заповеди романтиков: опоэтизировать недавнее американское прошлое, дать молодой стране эстетически возвышенную «старину».                                                      

  Роман Готорна начинается с кульминации: на  бостонской городской площади у позорного столба стоит молодая красивая женщина Тестер Прин с живым свидетельством «греха» — незаконнорожденным   ребенком   на руках и символом своего позора на груди — алой буквой, с которой начинается слово «Adultery» (прелюбодеяние). Вокруг нее бушует буря гнева, поношений и ненависти. Лишь автор, который смотрит на эту сцену глазами человека будущих веков, видит в Тестер Прин с младенцем на руках «священный образ Мадонны».

  У Эстер — широкая душа, способная на щедрую и умную любовь, сила воли, гордость, твердый характер, ясный ум, мужество, правдивость, стойкость — всем ее одарил автор. И… оставил за нею свойственный времени религиозный фанатизм — самоистязание. В тюрьме она расшила тонкой золотой вышивкой ужасную алую букву, вложив в этот жест вызов, сердечную Муку, беспощадную жестокость к самой себе. Ей мало этого: свою маленькую дочь Перл она превращает в каждодневный живой укор себе — в «алую букву»: наряжает ее в алый вышитый бархат, на людях появляется только в сопровождении Перл.

  Пережив все фазы общественного позора, претерпев  бесчисленные унижения, Эстер незаметно для себя поднимается на новую и высшую ступень духовного развития. Она перестает стыдиться своего «греха»; больше того, считает свою любовь «священным» чувством, дарованным человеку самой природой; она не боится теперь мстительного и мрачного Чиллингуорта пытается вырвать из его рук несчастного Димсдейла — своего бывшего возлюбленного.

  История  Эстер  Принн — главная   пить   сюжета — не   отличается особой оригинальностью или сложностью. Когда в начале романа стоящая на эшафоте и предающаяся воспоминаниям героиня замечает в задних рядах толпы слегка искривленную фигуру, мы сразу догадываемся, что это ее обманутый муж, решивший мстить, хотя еще не знаем, каково будет мщение Артуру Димсдейлу, любовнику Эстер, что именно приуготовано судьбой всем троим, включая маленькую Перл.

           Последовательный рассказ прерывается, возобновляется   и вновь прерывается. Это   даже   не столько рассказ, сколько обсуждение проблемы с различных точек зрения разными персонажами романа, как в драме Чехова. Даже отдельные эпизоды вроде мучительной беседы Чиллингворта с Димсдейлом или подготовка бегства Эстер и Артура — это все то же пристальное исследование смертельных ран готорновских героев. Все трое исполнены высокомерия, и, хотя мы не очевидцы их преступлений, тем не менее с ужасом наблюдаем, как медленный,  но неумолимый пламень раскаяния  и жажды отмщения пожирает их.

  Однако, исследуя вместе с Готорном нравственные недуги людей, мы вправе знать и их причины. И, надо сказать, с гораздо большей обстоятельностью, чем в рассказах, объясняет нам писатель, как получилось, что естественная симпатия Эстер и Димсдейла, характеров, взаимно дополняющих друг друга, переросла в страсть. На эшафоте Эстер вспоминает отчий дом в Англии. Перл становится постоянным напоминанием о ее загубленной молодости.

   Этот обширный фон, как бы вытканный из воспоминаний и аллюзий и выносящий за условные рамки пуританской колонии Уинтропа, подтверждает, что перед нами не три богобоязненных человека, погрязших в догмах теологии, а три гордых ума, стоящих перед дилеммой столь же древней и неизбывной, как само бытие. Пуританские аксессуары, подобные вышитой букве А,— это лишь внешняя сторона трагедии. Они отражают обычаи той эпохи, как условности XX века — наше время. И дело здесь не в религиозных догмах, а в тех муках совести, которые свойственны не только пуританам. Грех, его последствия и проистекающие отсюда мучения существовали во все времена.

  Подобно другим великим образам литературы, Эстер Принн сходит со страниц романа живым, дышащим человеком. Реальностью она не уступает Бекки Шарп и героиням Шекспира

  «Алая  буква» — прекрасный роман о «человеческой бренности и неизбывном горе». На протяжении всей этой истории из жизни Новой Англии XVII века — от сцены у дверей тюрьмы, где столпились женщины в чепцах и мужчины в островерхих шляпах, и до заключительного описания могилы Эстер Принн— нас завораживает великолепное переплетение реальности и фантастики. «Алая буква»— искреннее, проникновенное произведение и в то же время в чем-то жестокое и даже унизительное для героини, несмотря на «борение духа», испытываемое ею.

  Поможем написать любую работу на аналогичную тему

  Получить выполненную работу или консультацию специалиста по вашему учебному проекту

  Узнать стоимость

  Алая буква Натаниэля Хоторна: Глава 6

  6. ЖЕМЧУЖИНА

  Мы еще почти не говорили о младенце, этом маленьком существе, чья невинная жизнь возникла по непостижимому указу Провидение, прекрасный и бессмертный цветок, вне ранга пышность виноватой страсти. Как странно это казалось грустному женщина, наблюдая за ростом и красотой, которая стала с каждым днем ​​все ярче, и интеллект, который бросал трепетное солнце над крошечными чертами этого ребенка! Ее Перл — так звала ее Эстер; не как выразительное имя ее лица, в котором не было ничего от спокойного, белого, бесстрастный блеск, который бы показало сравнение.Но она назвала младенца «Жемчужиной», так как он был дорогой — купленный. со всем, что у нее было — единственное сокровище ее матери! Как действительно странно! Мужчина отметил грех этой женщины алым письмо, имевшее такую ​​мощную и катастрофическую эффективность, что человеческое сочувствие могло достигнуть ее, если бы оно не было греховным, как она сама. Бог, как прямое следствие греха, наказанного таким образом, подарил ей прекрасного ребенка, место которого было на том же опозоренная грудь, чтобы навсегда связать ее родителей с расой и нисхождение смертных, и стать наконец благословенной душой в небеса! Но эти мысли меньше повлияли на Эстер Принн. чем опасения.Она знала, что ее поступок был злом; поэтому она не могла поверить, что это результат был бы хорош. День за днем ​​она со страхом смотрела в расширяющаяся природа ребенка, всегда боявшаяся обнаружить какую-нибудь темную и дикая особенность, которая должна соответствовать виновности которому она обязана своим существованием.

  Конечно, не было физического дефекта. Своей идеальной формой, его энергия и естественная ловкость в использовании всех неопробованные конечности, младенец был достоин родить в Эдеме: достойный быть оставленным там игрушкой ангелы после изгнания первых родителей мира.В у ребенка была природная грация, которая не всегда сосуществует с безупречная красота; его наряд, каким бы простым он ни был, всегда производил впечатление смотрящего, как будто это та самая одежда, которая стала ему Лучший. Но маленькая Жемчужина не заросла деревенской травой. Ее мать, с болезненной целью, которую можно лучше понять впоследствии закупил самые дорогие ткани, которые можно было достать, и позволил своему воображению в полной мере проявить себя в расположение и украшение платьев, которые носил ребенок перед общественным взором.Так великолепна была маленькая фигура, когда таким образом одетый, и таково было великолепие собственно Перл красота, сияющая сквозь великолепные одежды, которые могли погасил более бледное очарование, что было абсолютное круг сияния вокруг нее на мрачном полу коттеджа. А также все же красноватое платье, порванное и испачканное детской грубой игрой, так же идеально сфотографировал ее. Аспект Жемчужины был наполнен с заклинанием бесконечного разнообразия; в этом одном ребенке было многие дети, понимая всю полноту между полевой цветочек крестьянского младенца, и пышность маленькой принцессы.Однако во всем была черта страсти, некоторая глубина оттенка, который она никогда не терял; и если в какой-либо из ее изменений она стала слабее или бледнее, она перестала бы быть собой — это было бы уже не Жемчуг!

  Натаниэль Хоторн (автор «Алой буквы»)

  Натаниэль Хоторн был американским романистом и писателем XIX века. Его рассказы о колониальной истории страны считают его ключевой фигурой в развитии американской литературы.

  Вскоре после окончания Боуден-колледжа Хаторн сменил имя на Хоторн. Хоторн анонимно опубликовал свою первую работу, роман под названием Fanshawe , в 1828 году. В 1837 году он опубликовал дважды рассказанных историй и в следующем году обручился с Софией Пибоди. Он работал в таможне и присоединился к сообществу трансценденталистов-утопистов, прежде чем жениться на Пибоди в 1842 году. Пара переехала в Старый особняк в Конкорде, штат Массачусетс, позже переехав в Салем, Беркшир, а затем в Уэйсайд в Конкорде. Алая буква была опубликована в 1850 году, после

  Натаниэль Хоторн был американским романистом и новеллистом 19 века. Его рассказы о колониальной истории страны считают его ключевой фигурой в развитии американской литературы.

  Вскоре после окончания Боуден-колледжа Хаторн сменил имя на Хоторн. Хоторн анонимно опубликовал свою первую работу, роман под названием Fanshawe , в 1828 году. В 1837 году он опубликовал дважды рассказанных историй и в следующем году обручился с Софией Пибоди.Он работал в таможне и присоединился к сообществу трансценденталистов-утопистов, прежде чем жениться на Пибоди в 1842 году. Пара переехала в Старый особняк в Конкорде, штат Массачусетс, позже переехав в Салем, Беркшир, а затем в Уэйсайд в Конкорде. Алая буква была опубликована в 1850 году, после чего последовала серия других романов. Политическое назначение привело Хоторна и его семью в Европу, прежде чем вернуться в Уэйсайд в 1860 году. Хоторн умер 19 мая 1864 года, оставив после себя жену и троих детей.

  Большая часть сочинений Хоторна сосредоточена вокруг Новой Англии, и многие из них содержат моральные аллегории с пуританским вдохновением. Его работы считаются частью романтического движения и включают романы, рассказы и биографию его друга, президента США Франклина Пирса.
  

  «Алая буква» Натаниэля Хоторна — 2638 слов

  Алая буква

  В «Алая буква» Натаниэль Хоутрон мастерски переплетает многие темы и использует развитие персонажей для формирования сюжета этого романа.Темы «Алой буквы» воплощены в четырех главных героях — Эстер Принн, Артур Диммсдейл, Роджер Чиллингсворт и Перл — а также в символике. В этом романе Хоутрон надеялся показать, что, хотя Хестер и Диммсдейл согрешили, они достигли мудрости самопознания и внутреннего роста через свои страдания.

  Предыстория

  Перед тем, как роман начинается, в книге есть раздел под названием «Таможня». Хотя это не является неотъемлемой частью романа, оно дает представление о Натаниэле Хоутроне, человеке.Здесь выясняется, что предки Хоутрона были строгими пуританами (он родился в Салеме). Один из его предков считался «судьей по повешению» и фактически был судьей Салемских ведьм. Вот почему Хоутрон проявляет интерес к пуританскому периоду.

  Хотя Хоутрон на самом деле не участвовал в пуританском периоде, он все же чувствовал себя виноватым за то, что делали его предки. Он был возмущен лицемерием церкви, которая осуждала грехи, но при этом совершала их, а также был возмущен правительством.Это становится очевидным для читателя на протяжении всего романа. Фактически, «Алая буква» была для Хоутрона способом выразить свое недовольство учреждениями.

  Краткое содержание романа

  «Алая буква» — это роман, в котором рассказывается о женщине, совершившей грех прелюбодеяния в маленьком пуританском городке в Бостоне семнадцатого века. Хестер Принн, прелюбодейка, отказывается раскрывать имя своего любовника, и в результате вынуждена носить большую красную букву «А» на груди.Чтобы рассказать всем о ее грехе. Хестер также вынуждена жить изолированно со своей дочерью Перл, которая является результатом ее греха. Между тем, маленький пуританский городок по-прежнему очень предан своему молодому министру Артуру Диммесдейлу и очень гордится им. Чего они не знают, так это того, что это Диммсдейл — любовник Эстер и отец Перл. Тот факт, что Диммсдейл хранит свой грех в секрете, разрывает его как физически, так и эмоционально. Еще больше усложняет ситуацию то, что старый и немного уродливый муж Эстер вернулся.Он пробыл в Англии довольно долго, позволив Эстер поселиться в их новом доме.

  Алое письмо — Натаниэль Хоторн — Книга Джен

  Когда я впервые прочитал «Алое письмо», меня это не впечатлило. Мне было пятнадцать, я сидел в душном классе и мечтал оказаться где угодно, только не на уроке английского. Ничто не может убить великое литературное произведение быстрее, чем быть вынужденным прислушиваться к гудящему голосу измученной учительницы средней школы, которая анализирует каждое слово и фразу, выявляя для нас все маленькие кусочки смысла.Просидеть было почти физически больно.

  Десятилетия спустя я наткнулся на копию The Scarlet Letter , лежащую на «бесплатном» столике в прачечной, где я живу, и решил попробовать эту книгу еще раз.

  Большинство из нас знакомы с основной историей. Это 1840-е годы. Действие происходит в Бостоне, который тогда был очень консервативным городком. Эстер Принн была беременна, но не была замужем, и это было совершенно скандально.

  Быть незамужней матерью противозаконно, поэтому Эстер сидит в тюрьме.Книга начинается в тот день, когда Эстер выпускают из тюрьмы, неся на руках маленькую дочь на помост. Часть ее наказания включает в себя возможность смотреть на нее всему городу, ярко-красную букву А, прикрепленную к ее платью, и ее младенца.

  Стоя на эшафоте, власти допрашивают Хестер (как юридического, так и религиозного) о личности отца ее ребенка. Хестер отказывается раскрывать, кто это был, оставляя весь город сплетничать и размышлять о том, кто это мог быть.Некоторые считают, что отцом ребенка был не кто иной, как сам сатана.

  Приводятся примеры за примером того, насколько сложной стала жизнь Эстер после рождения ребенка. Она становится изгоем. Алая буква А на ее одежде служит постоянным напоминанием как о ее преступлении, так и о ее стыде, не позволяя никому забыть о скандале или уйти от него. Эстер живет одинокой жизнью, в компании только ее дочери Перл. Она изо всех сил пытается найти работу, потому что никто не хочет нанимать такую ​​женщину, как она.

  Отец ребенка Эстер остается нетронутым. Поскольку его личность не установлена, люди относятся к нему с таким же уважением и восхищением, как и всегда. Я не скажу, кто он, кроме как сказать, что он был видным и популярным членом сообщества.

  Хотя он и чувствует некоторую тревогу по поводу ситуации, этого недостаточно, чтобы заставить его выступить и прослыть отцом Перл. Он не раскрывает этот факт горожанам за несколько минут до своей смерти, тем самым не позволяя себе испытывать любые родительские обязанности.Он полностью избегает сплетен, презрения и изоляции, которые горожане навязывали Эстер.

  Разница между Хестер и отцом Перл очевидна. У отца Перл есть возможность остаться анонимным, чтобы избежать любых юридических последствий, связанных с отцовством внебрачного ребенка. Он продолжает жить так, как будто ничего не произошло. Его репутация не пострадала.

  Хестер из-за биологии и отсутствия надежных противозачаточных средств в то время не имеет возможности сделать тот же выбор, который сделал отец Перл.Она несет всю тяжесть правовых и социальных последствий, которые испытывают матери-одиночки.

  Сегодня никто не заставляет незамужних молодых матерей вышивать алую букву на своей одежде. Мало кто (если вообще кто-либо) предполагает, что сам сатана является биологическим отцом ребенка, рожденного от незамужней матери. Однако общество по-прежнему указывает и таращится.

  Мы все смотрели телепрограммы, где отчаявшаяся молодая женщина пытается выяснить, кто отец ее ребенка, по результатам тестов на отцовство.Аудитория студии смеется, когда она плачет, и стыдит ее за то, что она занималась сексом с таким количеством разных мужчин. Однако таких насмешек над молодыми людьми нет.

  Мы смотрим документальные фильмы, показывающие, насколько напряженной, одинокой и скучной может быть жизнь матерей-подростков. Об отцах-подростках нет документальных фильмов. Девочек-подростков, которые забеременели, часто выгоняют из школы (и говорят, что они плохо влияют). Мальчикам-подросткам, оплодотворяющим свою девушку, разрешают закончить учебу, и им никогда не говорят, что они плохо влияют.

  К сожалению, даже за все эти годы мало что изменилось.

  Рецензия на книгу «Алое письмо» Натаниэля Хоторна, написанная Джен Торп в «Книге Джен», не разрешено копировать на другие сайты.

  Если вам понравился этот пост в блоге, пожалуйста, поддержите меня на Patreon или PayPal.me. Спасибо!

  Scarlet Letter Натаниэль Хоторн, образец курсовых работ

  5 страниц, 2391 слово

  Алая буква Натаниэля Хоторна Зло и добро человечества проиллюстрировано в романе Натаниэля Хоторна «Алая буква».Автора заверили, что каждый человек состоит в основном из добра или зла и частично из противоположного. Роман описывает жизнь четырех человек, которые живут в маленьком пуританском городке. Главными героями «Алого письма» были Перл, Эстер Принн, Роберт Чиллингворт и преподобный Диммсдейл. Все они грешили по собственному желанию, но все они совершали добрые дела. Автор сборников рассказов! Что это может быть за бизнес в жизни, каким образом прославлять Бога или служить человечеству в его дни и поколения? Да ведь этот выродок с таким же успехом мог оказаться скрипачом! Таковы комплименты между мной и моими правнуками через пропасть времени! И все же, пусть они презирают меня, как хотят, сильные черты их натуры переплелись с моей.(Хоторн, 12) Этой цитатой Хоторн знакомит читателя с романом, показывая свою версию истории Эстер Принс.

  Эстер Принн здесь представляет американское прошлое, тем самым отражая некоторые личные дилеммы рассказчика. Автор сделал Эстер очень привлекательным персонажем, особенно в социальном контексте, в котором был написан роман. Место для этой книги находится в маленьком пуританском городке. Город очень мрачный и серый. В основном это вообще никакого цвета. Единственный цвет — это красный цвет одежды, салфеток и тюремного куста.

  3 страницы, 1453 слова

  The Essay on Hesters Letter Hester Hawthorne Scarlet

  Письмо Эстер Письмо Эстер В «Алой букве» Натаниэля Хоторна есть множество персонажей, играющих примечательные роли. Персонаж, который выделяется больше всего, — Эстер Принн. По ходу романа Эстер значительно меняется. В начале романа она предстает перед пуританами как крайняя грешница; она пошла против пуританских обычаев…

  Атмосфера свежая и строгая. Самые простые вещи принимаются серьезно, а грехи принимаются очень серьезно. Боярышник использует регионализм для того, чтобы сделать его более важным, чем это произошло. Он делает это, помещая диалог на родном пуританском языке и используя образы, чтобы описать его стиль и стиль жизни. Основная схема этой книги довольно сложна. У Хестер был роман с преподобным Диммесдейлом, и у нее родился ребенок.

  Преподобный, будучи важной фигурой в обществе, попросил Хестер пообещать не разглашать его преступление общественности.Из-за своей любви к Диммсдейлу она хранит этот секрет и сама терпит позор. Ее муж появляется в тот момент, когда город публично высмеивает ее. Он также просит ее пообещать не раскрывать его личность, чтобы он мог найти вторую сторону и разоблачить их в акте мести. С годами здоровье преподобного ухудшается, и в конце концов он умирает. Перед смертью он раскрывает свой грех на эшафоте перед многими зрителями.

  Затем говорится, что на его груди появилась алая буква, поэтому он вечно разделял позор с Эстер.Символы сыграли важную роль в этой книге. Главным символом была сама алая буква. Алая буква не только символизировала грехи Хестер, но также символизировала ее добрые дела, ее дочь, ее навыки и ее силу. На протяжении всей книги значение алой буквы развивается. Еще один символ в этой книге — красный цвет.

  Он много раз встречается в книге. Основное значение буквы А было прелюбодеянием, но по мере продолжения книги оно стало означать ангела, способности, отчуждение, одиночество, восхищаться, обожать, и Жемчужина сама становится живым воплощением алой буквы.Кажется, что все хорошие значения перевешивают плохие. Алая буква была ее пропуском в регионы, куда другие женщины не осмеливались ступать. Стыд, отчаяние, одиночество! Это были ее учителя, суровые и дикие, они сделали ее сильной, но многому научили ее. (Хоторн, 114) Хестер становится Добрым самаритянином для людей сообщества. Она заботится о больных и заботится о них, пока они находятся на смертном одре.

  Она рассматривается как их спаситель и ангел. Также говорят, что алая А в небе обозначает ангела, тем самым меняя значение буквы с плохого на хорошее.Ее способность шить также была формой буквы А. Это показывало, насколько умело она держала руки, и часто ее изделия были пригодны для королевской семьи. Отчуждение было еще одной формой буквы А. В то время как остальная часть города жила рядом друг с другом, Эстер была отделена от всех остальных и жила в коттедже рядом с пляжем. Хотя это может показаться плохим, вы должны посмотреть на это с другой точки зрения. Когда кто-то отчуждает человека, он отделяет его от других.

  3 страницы, 1015 слов

  Очерк Алой буквы Различные символы

  … лес, солнце и вода; одна из самых неотъемлемых частей книги, когда Эстер … праздник, Перл спрашивает о Диммсдейле, Эстер успокаивает ее, потому что это только то, что происходит в лесу и они … солнечный свет означает тепло, любовь и принятие ».« Мать, — сказала маленькая Жемчужина, — солнечный свет не любит тебя. Он убегает …

  Отделение также означает освященный, испуганный или святой. Можно также сказать, что буква А может означать «одна», но, несмотря на то, что у нее не было друзей, она никогда не была одна, потому что Перл всегда была с ней.Жители города пришли полюбоваться Эстер из-за ее навыков, бескорыстной заботы и щедрости. Они также обидели ее, всегда рассказывая людям о своей возлюбленной святой, подобной Эстер. Жемчуг также был основным символом буквы А, потому что она была живым воплощением самой буквы. Эстер всегда одевала маленькую Перл в цвета алой буквы. Также красота Жемчуг символизирует то, что алая буква — это нечто прекрасное.

  Эстер повсюду несет с собой свой позор; просто она берет с собой Перл повсюду.Наконец, в конце книги, когда алая буква отпечатана на груди Диммесдейла, символизирует его вечную связь с Эстер. Цвет — еще одна тема в книге. В городе очень темно и мрачно, а атмосфера очень строгая, напряженная и меланхоличная. Цвета в городе были в основном серыми и черными. Только когда Эстер вышла, город стал солнечным и ярким, что символизировало то добро, которое она принесла в город.

  Куст роз, окруженный сорняками, возле тюрьмы символизировал Эстер и Перл, окруженные сообществом.Это показало, что Хестер и Перл принесли много плохого хорошего. Лес предлагает убежище от суровости пуританской жизни, символизирует характер Жемчужины и олицетворяет зло. Лес предлагает убежище от суровых будничных пуритан. В лесу многие главные персонажи могут вызывать скрытые эмоции и мысли. Лесная тропа уводит персонажей от пуританского поселения в густой и темный лес.

  3 страницы, 1485 слов

  Очерк Эстер в пуританском обществе

  Пуритане в Натаниэле Хоторнсе «Алое письмо» — это группа людей, сформированных английским опытом и полностью вовлеченных в религию.Пуританское общество сформировалось и создало правительство, основанное на Библии, и применило его силой. Преступление Хестер в виде супружеской неверности вызвало гнев и, согласно пуританским убеждениям, подлежало серьезному наказанию. …

  Кажется, это единственный побег пуритан в романе. Это единственное место, где люди могут быть свободны от пуританских законов и кодексов. Именно здесь, в лесу, Диммсдейл может выразить свою глубокую любовь к Эстер, и где она может сделать то же самое для него.Лес — это место, где можно установить свободу. Здесь никто не смотрит, чтобы сообщить о проступках, как в поселке. Здесь люди могут поступать как хотят. Кажется, что лес умоляет Эстер: «Сбрось оковы закона и религии, приди ко мне и будь без материи» (Хоторн 176).

  Она пользуется предложением леса, когда встречается с Диммесдейлом.

  Она открыто говорит с Диммсдейлом о вещах, которые никогда не упоминались бы в другом месте, кроме леса.Когда они сидят на моховой постели, Хестер рассказывает Диммсдейлу. Что мы сделали, Хестер напоминает ему: имело собственное освящение. Мы почувствовали это так, мы сказали это друг другу (Hawthorne 186)! Потрясенный, Диммсдейл быстро успокаивает ее, потому что они впервые упомянули об этой проблеме. В конце концов он понимает, что находится в безопасной среде. Здесь, в лесу, они могут отбросить все законы и быть самими собой. Лес обеспечивает безопасность главных героев.

  Мотив цивилизации и дикой природы представлен в главе XXII: Мать, — сказала [Перл], был ли тот самый служитель, который поцеловал меня у ручья? Молчи, милая маленькая Жемчужина! прошептала ее мать.Мы не должны всегда говорить на рынке о том, что происходит с нами в лесу. (Хоторн, 143) Это произошло всего через несколько дней после встречи Эстер и Жемчужины с Диммсдейлом в лесу. Здесь вспоминаются физические настройки романов. На протяжении всей «Алой буквы» лес символизирует Жемчуг. Жемчуг и лес идут рука об руку. Одно из любимых занятий Жемчужины — играть с цветами и деревьями.

  Пуритане верят, что все, что связано с лесом, — зло, поэтому в Перл, должно быть, есть искра.Хоторн говорит: «И здесь она была мягче, чем на заросших травой улицах поселения или в коттедже ее матери». Похоже, что цветы знали об этом (Хоторн, 194).

  Жемчуг явно вписывается в натуральные вещи. Как и лес, Жемчужина таинственна и дикая. Лес, как таинственное место, представляет Перл в романе, потому что она не до конца понята. Трудно сказать, почему она делает определенные вещи и о чем думает, когда делает их.

  2 страницы, 799 слов

  Эссе о Шварцвальде, Лесная жемчужина Хоторн

  … дьявол. Находясь в лесу, Перл спрашивает Эстер: «Расскажи мне историю о Черном человеке» («Хоторн, 169»). Перл задается вопросом о Черном … (Хоторн 107). Эстер не хочет иметь ничего общего со злом и говорит ей нет. Лес — это темное место, где зло … нельзя заставить подчиняться правилам (Хоторн, 83). В лесу Жемчужина одичала. Она качалась между деревьями и …

  Когда незнакомцы в городе говорили с Перл, она не отвечала им.Вместо этого Она пристально смотрела, но никогда не пыталась завязать знакомство (Хоторн, 96).

  Часто пуританские дети собирались вокруг нее, им было любопытно, и они хотели пообщаться с ней. Вместо того, чтобы говорить с ними, она кричала на них: Она хватала камни и швыряла их в невинных детей (Хоторн 95).

  Хоторн описывает Перл как почти ведьмовскую, с пронзительными, бессвязными возгласами, заставляющими ее мать дрожать, потому что они звучали как анафемы ведьм на каком-то неизвестном языке (Хоторн, 96).

  Никто не понимал ее и почему она совершала такие ужасные вещи. Жемчужина была дикой, как лес. Ребенка нельзя было заставить подчиняться правилам (Хоторн, 93).

  Она часто бросала цветы в своих матерей A. В лесу Жемчужина дичала; она раскачивалась между деревьями и лежала в высокой траве. У нее была сила и природная ловкость (Хоторн 92).

  Пуританское общество не место для жемчуга. В то время они не были готовы к такому радикалу, а она была радикальной! Жемчуг и лес идут рука об руку, потому что они одновременно загадочны и дики.Сам лес тоже олицетворяет зло. Пуритане считают лес и все, что с ним связано, зло.

  Это может означать, что Черный человек, Госпожа Хиббинс и ведьмы — все зло в глазах пуритан. На протяжении всего романа постоянно упоминается Черный человек, более известный нам как дьявол. Находясь в лесу, Перл спрашивает Эстер: «Расскажи мне историю о черном человеке» (Hawthorne 177).

  Перл продолжает расспрашивать о черном человеке. Хестер говорит ей, что он злой, что он живет в лесу и что она подписала его книгу.Она снова признает свой грех.

  Итак, Жемчужина всех людей, находится в лесу, расспрашивая о Черном человеке, какое сочетание, зло, зло, зло! Госпожу Хиббинс также можно увидеть в лесу во время ее встреч с ведьмами. Госпожа Хиббинс спрашивает Эстер, пойдешь ли ты с нами сегодня вечером, я хорошо ржал, обещал Черный человек (Хоторн 116).

  1 страница, 405 слов

  Эссе об анализе характера Жемчужина в «Алой букве» Феминистская перспектива

  Анализ Персонажа Жемчужины в «Алой букве» с феминистской точки зрения Без сомнения, в «Алой букве» Натаниэль Хоторн хотел создать женского персонажа, который выделяется из своего окружения, чей образ жизни отличается в культурном, экономическом и ментальном отношении.На момент написания этой книги автору могло быть незнакомо такое понятие, как феминизм. Тем не менее, к …

  Эстер Принн не хочет иметь ничего общего со злом и говорит ей нет. Лес — это глубокое темное место, где дичают злые и беззаконные люди. Пуритане отвергают Жемчужину, которая подобна лесу. Они также отвергают живущего там Черного человека и встречающихся там ведьм. Пуританское общество может быть суровым и разрушать внутреннее «я». Хоторн создал лес, чтобы дать персонажам возможность сбежать и выразить свои истинные эмоции и убеждения.Лес был местом, где идеи и чувства могли течь так же бесконечно, как журчащий ручей.

  Выраженные эмоции, как и Перл, были дикими, как лес. Лес сыграл важнейшую роль в романе Натаниэля Хоторна. Он служил зонтиком безопасности для персонажей, символизировал Жемчуг и сам по себе был символом зла. В романе подробно рассказывается, как грех влияет на жизнь вовлеченных в него людей. Для Эстер грех заставляет ее изолироваться от общества и даже от самой себя.Ее качества, описанные писателем, то есть ее красота, женские качества и страсть, со временем затмеваются буквой А, которую она вынуждена носить.

  После того, как она какое-то время носит алую букву, писатель рисует ее картину, у которой волосы убраны под чепчик, и вся женственность исчезла из нее. Алое письмо — это больше, чем рассказ о грехе, это еще и напряженная история любви, которая проявляется в лесной сцене между Хестер и Диммсдейлом. Планируя сбежать, Артур и Эстер показывают, что их любовь преодолела расстояние и время вдали друг от друга.Эта любовь также объясняет, почему Хестер не раскрыла личность своего товарища-грешника, когда его спросили на эшафоте. Через все это автор показывает, что даже грех может произвести чистоту, а чистота пришла в форму Жемчужины. Когда она изолирована с матерью, она находит свою компанию и радость в окружающей ее природе.

  Через книгу она просит служителя исповедать свой грех горожанам, зная, что это облегчит его боль. Это не только история о любви и ненависти, грехе и ненависти.чистота, добро против зла, но все это вместе составляет поразительную историческую трагедию.

  Библиография:

  Барлоу, Джейми. Толпа писцов из Алого ордена: перечитывая Эстер Принн. Карбондейл: издательство Южного Иллинойского университета, 2000.

  2 страницы, 618 слов

  Очерк Алой буквы 2 Наказание Эстер Перл

  Алое письмо — Наказание и смерть Хоторн Алое письмо затрагивает многие темы, в том числе наказание и смерть.Используя тему наказания, центральная героиня, Эстер Принн, была вынуждена носить вышитую алую букву на «груди» до конца своей жизни в знак своего греха прелюбодеяния. Этот объект; однако имеет противоположный эффект как наказание и как …

  Байм, Нина. Алое письмо: чтение. Бостон: Twayne Publishers, 1986. Bercovitch, Sacvan. Офис Алой буквы. Балтимор: издательство Университета Джона Хопкинса, 1991.

  Берлант, Лорен. Анатомия национальной фантазии: Хоторн, утопия и повседневная жизнь.Чикаго: University of Chicago Press, 1991. Блум, Гарольд, изд. Натаниэль Хоторнс Алое письмо. Нью-Йорк: Издательство Chelsea House, 1996. Джонсон, Клаудия Д. Понимание Алого письма: Справочник студентов по вопросам, источникам и историческим документам.

  Вестпорт, Коннектикут: Greenwood Press, 1995. Хоторн, Натаниэль. Алая буква. Лондон: Издательство Penguin, 1988 Кестерсон, Дэвид Б., изд. Критические очерки о боярышнике Алое письмо. Бостон: G. K.

  Холл, 1988 г.Маттиссен, Ф. О. Американский ренессанс: искусство и выражение в эпоху Эмерсона и Уитмена. Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, 1941. Тикстон, Маргарет. Художественные произведения женского начала: пуританская доктрина и представление женщин. Итака, Нью-Йорк: Издательство Корнельского университета, 1988 ..

  Натаниэль Хоторн, The Scarlet Letter

  Источники: CSU — Станислав Причины нынешней популярности Хоторна 1.Один из самых современных писателей, Хоторн актуален в тема и отношение. Согласно Г. Х. Ваггонеру, отношение Хоторна используйте иронию, двусмысленность и парадокс. 2. Хоторн завершает пуританский цикл американской письменности. вера в существование активного зла (дьявола) и в некотором смысле детерминизма (концепция предопределения). 3. Хоторн использует психологический анализ (дофрейдистский). интерес сегодня. 4. В тематике и стиле сочинения Хоторна опережают Генри. Джеймс, Уильям Фолкнер и Роберт Пенн Уоррен. Основные темы в художественной литературе Хоторна 1. Отчуждение — персонаж находится в состоянии изоляции, потому что по собственной причине, или по социальной причине, или по комбинации того и другого. (Увидеть Приложение A для более подробного обсуждения тем 1 и 2). 2. Посвящение — попытки отчужденного персонажа. чтобы избавиться от своего изолированного состояния. 3. Проблема вины — чувство вины персонажа, вызванное пуританское наследие или обществом; также вина против невиновности. 4. Гордость — Хоторн считает гордость злом. Он иллюстрирует следующее аспекты гордости в различных персонажах: физическая гордость (Робин), духовная гордость (Гудман Браун, Итан Брэнд) и интеллектуальная гордость (Рапаччини). 5. Пуританская Новая Англия — используется в качестве фона и декораций во многих сказки. 6. Итальянское происхождение — особенно в «Мраморном фавне». 7. Аллегория — Хоторн пишет, что аллегорически, поучительно и моралистично. 8. Другие темы включают индивидуум против общества, самореализацию. против приспособления или разочарования, лицемерия против честности, любви против ненависти, эксплуатации против боли и судьбы против свободы воли. Влияния на Хоторн 1. Салем — раннее детство, позже работа на таможне. 2. Семейное происхождение пуританина — одним из его предков был судья. Хаторн, председатель Салемских судебных процессов над колдовством, 1692. 3. Вера в существование дьявола. 4. Вера в детерминизм. Хоторн как литературный художник 1. Первый профессиональный писатель — с высшим образованием, знаком с великие европейские писатели и находились под влиянием пуританских писателей, таких как Хлопок Матер. 2. Хоторн проявил любовь к аллегориям и символам.Он имел дело с напряжениями, включающими: свет против темноты; тепло против холода; вера против сомнения; сердце против разума; внутренний против внешнего миры. 3. Его письмо типично для XIX века и, следовательно, в мейнстрим из-за его использования природы, ее примитивности и как источник вдохновения; также в использовании экзотики, готики, и антиквар. Роман против романа Согласно Stanley Bank, Хоторн может стоять как символ 19в.Американский автор и его затруднительное положение. Европа могла позволить себе роскошь романтизировать свое прошлое и найти свой идеал в пастырском. Но прошлое Америки было слишком близко. И все же Америка литература нуждалась в традиции, в которой литература могла процветать. Хоторн боролся с проблемой актуальности художник для мира и значение искусства для Америки. В Американские романтики создали форму, которая, на первый взгляд, кажется древние и традиционные; они заимствованы из классической романтики, адаптированы пасторальные темы и включены готические элементы.Был есть ли что-то уникальное в американской прозе, или это была просто смесь длинных и фиксированных жанров? Может быть показали, что романтика, практикуемая в Америке, была отходом от каждый из жанров, хотя и относится к ним. Гилберт Хигет, в Классической традиции: греческое и римское влияние на западное В литературе перечислены основные элементы классического романса: 1. отдельные влюбленные, которые остаются верными друг другу, а женское целомудрие сохраняется; 2.запутанный сюжет, включающий рассказы в рассказах; 3. захватывающие и неожиданные случайные события; 4. путешествие в дальние страны настройки; 5. скрытая и ошибочная личность; и 6. написано в продуманный и элегантный стиль. Классический романс, отметил Хайет, литература для побега; Американский роман приносит читатель ближе к истине, а не дальше от нее. Пастораль — это литературная форма, в которой счастливая деревенская жизнь изображается на контрасте к сложности и беспокойству городского общества.Такой контраст можно увидеть в том, как американские романтики использовали границу, индийские общества, аркадских общин, пуританских деревень и кораблей общества. Немногие персонажи находятся строго за пределами города. общество, которому они контрастируют. Это явно связано к созданию Хоторном «театра, немного удаленного от шоссе обычных путешествий, где существа его мозга могут разыгрывать свои фантасмагорические выходки, не подвергая их слишком близкое сравнение с реальными событиями реальной жизни «, и его призывы получить «лицензию на повседневную вероятность.»Но если американский романтик создал аркадию, они аркадии, которые вызывают критику и перенаправляют эту критику обществу, в котором жили американские романтики. Многие готики были включены в американские романы. Типичными являются рукопись, замок, преступление, религия, уродство, призраки, магия, кровь и т. д. В готическом романе эти характеристики используется как основа и конец ужасной сказки.В работе Американские романтики, их используют не как объект, а служить работе. «Иногда я создавал необычные и весьма приятные эффект, насколько я понимаю, вообразив поезд инцидентов, в которых дух и механизм сказочной страны должны сочетаться с характерами и манерами знакомых жизнь »- Н. Хоторн « Когда писатель называет свое произведение романом, он хочет определенная свобода, как в моде, так и в материалах, которые он не чувствовал бы себя вправе предполагать, если бы он исповедовал писать роман.»- Н. Хоторн » Слово «романтика» должно означать, помимо более очевидного качества живописного и героического, предполагаемая свобода от обычных романистических требований правдоподобия, развития и преемственность; склонность к мелодраме и идиллии; более или менее формальная абстрактность и, с другой стороны, тенденция окунуться в изнанку сознания; готовность отказаться от моральных вопросов или игнорировать зрелище человека в обществе, или рассматривать эти вещи только косвенно или абстрактно. No related posts. Похожие записи Тиа ал ланкарра: Алексей Пехов, Елена Бычкова — Ветер и искры. Иллюстрированный путеводитель Сериал алые паруса: Фильм Алые паруса (1961) смотреть онлайн бесплатно в хорошем HD 1080 / 720 качестве Пансионат коблево алые паруса: Алые Паруса | Семейный отдых на берегу моря Оставить комментарий Отменить ответ Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены * Комментарий